Клоака

Но если вы подвержены вере в страшные истории, что рассказывают горничные, то должен заметить следующее. Согласно правилам, которые вы сами измыслили для подобных сюжетов, призраки никогда не являются в толпе. Они по природе своей — одиночки. Во-вторых, привидения и призраки любят обитать в строго определенных местах — в темных прихожих, в башнях старинных замков и среди деревьев дремучих лесов. Призраки привязаны к месту своего обитания — они не собираются в группы и не путешествуют по городу в омнибусах.

Нет, мир, который я представляю в плоском свете реальности, — это мир прожженного газетчика, для него самое главное — событие: затонувший пароход, победа в боксерском поединке, выигрыш на скачках, столкновение поездов или собрание сторонников реформ по улучшению общественной нравственности. То, что на самом деле хотят эти порядочные леди и джентльмены, вы сможете прочитать между строк нашего сообщения о столь достославном событии. Каждый день, идя на работу, я покупал цветок у маленькой девочки по имени Мэри. Эта малютка стояла у входа в здание редакции «Телеграм» с корзинкой поникших вчерашних цветов. Дело Мартина Пембертона выходило за пределы обыденной привычной жизни с ее естественным ходом вещей. Таких обыденных вещей, как хрупкие прозрачные дети, которые сновали вокруг нас, путаясь под нашими ногами. Они были так малы, что, пожалуй, мы и не замечали, что они существуют — эти несчастные дети. Та же маленькая девчушка у нашей редакции — мы звали ее Цветочек Мэри. Продавая цветы, она выглядела замкнутой и застенчивой. Это была маленькая дворняжка с немытыми каштановыми кудрями, одетая в поношенное пальто и обутая в мальчишеские сандалии. Иногда она улыбалась. В один из таких моментов я спросил ее, где она живет, кто ее родители и как ее фамилия. Улыбка сбежала с ее лица, и девочка незаметно исчезла и не появлялась до следующего утра.

Они давно утратили свои имена и фамилии, не говоря уже о семьях, — все эти Цветочки Мэри, бесчисленные Джеки, Билли и Роузи. Они продавали газеты и увядшие цветы, таскались по улицам с шарманками и маленькими ручными обезьянками. Эти детишки шли в ученики к торговцам устрицами и жареным картофелем. Некоторые из них просили милостыню, собираясь теплыми летними ночами в стайки на улицах самых ужасных и непристойных районов. Они прекрасно знали, когда поднимают занавес в большинстве театров и когда заканчиваются спектакли в Метрополитен-опера… Они помогали подтаскивать товар владельцам магазинов, а к концу дня устраивались на ночлег в углах торговых залов. Эти дети с младых ногтей познавали городское дно. Куда только не заносила их судьба… Они выносили помои в третьесортных гостиницах, бегали в салуны с опустошенными пивными бочонками и носили пиво назад в номера, где в награду, сообразно настроению заказчика, могли получить либо мелкую монету, либо крепкий пинок. Множество детей обреталось в борделях, где тоже не гнушались их услугами. Часть их собиралась в вестибюлях больниц и церковных богаделен. Малыши настолько свыкались со зверским обращением, что практически переставали говорить — они просто кутались в лохмотья и жалостливо смотрели в глаза самых добрых сиделок и сердобольных церковных служек, изо всех сил стараясь скрыть страх.

Эти маленькие оборванцы — уличные крысята, как мы их называли, были везде, их не замечали, как не замечают камни, которыми вымощена мостовая. Когда я описал вам Мартина Пембертона, шествующего по Нью-Йорку в своей шинели под хмурым небом, то картина, нарисованная мною, была неполной. Мне следовало бы поместить на этом полотне владельца магазина в белом фартуке, натягивающего тент над витриной, торговца, выставившего на лотке зонты и сумки, мрачного фанатика-пророка, бредущего по тротуару с пятицентовыми памфлетами, возвещающими приход конца света и судного дня, нахохлившихся на бровках тротуаров голубей… и детей, вездесущих нью-йоркских детей, шныряющих между ног пешеходов, детей, предоставленных самим себе и лишенных родительской опеки. Нечесаные волосы и настороженные взгляды маленьких зверьков… Вот он мелькнул и пропал, словно растворился не в воздухе, а в водах темной мутной реки, мгновенно исчезнув из виду.

Конечно, в нашем городе есть детские приюты, дома сирот и промышленные училища. Но все эти порождения демократии угнетали детей хуже самого жестокого тирана. Известны сотни случав, когда на заявление опекунов или родителей о сбежавшем или исчезнувшем ребенке единственной реакцией становилось равнодушное пожатие плечами или крепкое словцо. Только зануда главный редактор какой-нибудь толстой газеты мог призывать к созданию комиссии по расследованию создавшегося положения вещей. Находились, кроме того, и наивные политики, призывавшие членов конгресса обратить внимание на молодежную политику. Но все это был глас вопиющего в пустыне. Публике вопрос был неинтересен. Обыватели думали о молодежи не больше, чем думает стадо жвачных животных о своих собратьях, которых задрали волки.