Клоака

По требованию Донна сотрудники приюта назвали свои имена. Там были две учительницы, экономка, няня, повариха, четыре горничных, помощница повара — все женщины, — это был персонал, работавший с тридцатью детьми, которые находились здесь на полном пансионе.

Осмотрев территорию, мы обнаружили каретный двор с конюшней и маленький флигель. Все постройки были выдержаны в одном архитектурном стиле. На первом этаже основного здания располагались классные комнаты, столовая, игровая с пианино и довольно скромная библиотека. Вся мебель была сделана из добротного дуба. Книги и учебники находились в хорошем состоянии.

По широкой лестнице из черного ореха, ступени которой покрывала резиновая дорожка, мы поднялись наверх, где обнаружили две спальни для детей — в одном крыле для мальчиков, в другом — для девочек. Спальни были хорошо обставлены, кровати застелены свежим и чистым бельем. Там же располагались туалеты и ванные комнаты. На втором и верхнем этажах находились комнаты обслуживающего персонала. Наверху мы нашли медицинский кабинет — там не было ничего выдающегося и интересного — обычные баночки с разными медикаментами и перевязочный материал с немудреными хирургическими инструментами в стеклянных шкафах. Мне приходилось видеть обстановку и убранство многих сиротских приютов, миссионерских убежищ, богаделен и рабочих училищ. Обычно те учреждения поражали своей убогостью и нищетой. Это же заведение сияло чистотой, как частная подготовительная школа где-нибудь в Новой Англии. Единственное, что несколько портило впечатление, — это присущие романскому стилю маленькие окна в глубоких амбразурах, что еще более подчеркивало мрачность помещений, отделанных темными ореховыми панелями.

Кухня была оборудована на славу: две плиты, несколько моечных баков, с крюков, вбитых в стены и потолок, свисали котлы и кастрюли с длинными ручками; деревянный вместительный холодильник-ледник, открытые полки, на которых теснились жестянки, коробки и кувшинчики. В углу стоял громадный мешок с углем. С такой кухней можно было кормить целую армию.

Если бы в этот благословенный приют вдруг нагрянула комиссия по проверке условий содержания воспитанников, она была бы просто-напросто ошеломлена увиденным. Дети носили простую, но чистую и опрятную одежду и были обуты в новые крепкие ботинки. Ребятишки вымыты и ухожены. Персонал при допросе держался очень естественно. Казалось, эти люди честно исполняют свой долг, не помышляя ни о каком злодействе. Все увиденное весьма озадачивало.

Осмотр помещений вызвал у меня очень неприятное чувство. Не такое, как то, которое охватило меня, когда я впервые взглянул на заведение в бинокль. Нет, это чувство было сильнее, но менее осознанным. Это был не страх и, тем более, не ужас, нет, это было что-то невыразимо мрачное и безнадежное, какая-то свинцовая тяжесть, непонятная и непривязанная ни к чему конкретному. Я не могу сказать, что это было отчаяние — оно всегда вызывается какой-то известной причиной… В кабинете рядом с кухней Донн нашел бухгалтерские книги. В записях не содержалось ничего необычного: оплата поставленных товаров, платежи за аренду и тому подобное. Донн, обратившись к экономке — высокой средних лет женщине с волосами, стянутыми в узел, спросил, не она ли ведет записи.

— Нет, — ответила женщина, — записи ведет мистер Симмонс.

Донн вскрыл висевший на стене стенд с ключами. Экономка оказалась весьма любезной дамой и пояснила, какие двери открывали эти ключи. Но была там одна связка, о которой экономка ничего не могла сказать.

Позади стола Симмонса виднелась дверь в чулан. Перепробовав несколько ключей, Донн открыл дверь. За ней действительно оказался чулан, где стояли дубовые шкафы, каждый из которых был заперт на висячий замок. У противоположной стены находилась вешалка с кое-какой одеждой на ней. Донн решил отодвинуть в сторону одежду, любопытствуя, не спрятано ли за ней что-нибудь интересное… И в этот момент я увидел знакомую мне армейскую шинель, которая преспокойно висела на крючке той вешалки.

— Мартин Пембертон носил точно такую шинель, — произнес я, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие.

Если бы мне сейчас предложили поучаствовать в таком расследовании, я без колебаний отклонил бы предложение. Вооружившись полицейским фонарем, Донн повел нас по лестнице вниз, в подвал, где мы еще не побывали. Стены подвала были сложены из грубого, необработанного камня, а само помещение разделено на секции деревянными перегородками. Каждая такая секция имела дверь и запиралась на ключ. Все помещение весьма напоминало овечий загон. Ключи, которые Донн прихватил в кабинете Симмонса, как раз подошли к этим замкам. Мы осмотрели два или три отсека — воздух в них был спертым и смрадным, наполненным угольной пылью. Мы вошли в третий отсек. В первый момент мне показалось, что на полу валяется полупустой мешок с углем… Этот отсек был… камерой-одиночкой. Полное отсутствие света, дышать нечем. На полу зашевелилась какая-то фигура. Донн направил на нес луч своего фонаря… И мы увидели… заросшее неопрятной клочковатой бородой лицо, моргающие, ничего не видящие глаза, которые истощенный до последней крайности человек пытался прикрыть от света костлявой, как у скелета, рукой. Господи, я бы никогда в жизни не узнал его… Бедняга, он превратился в скелет, покрытый невообразимыми лохмотьями.