Клоака

Я сидел плечом к плечу с Сарториусом, и, когда поворотом кареты нас прижало друг к другу, я понял, что он тоже весьма скромное создание.

— Так он жив? — спросил Донн.

— Кто?

— Мистер Пембертон.

— Я не могу сказать, жив ли в данный момент мистер Пембертон или нет. Без лечения в его распоряжении довольно мало времени и срок жизни… ограничен. Но ваша озабоченность кажется мне… удивительной.

— Какое это в конце концов имеет значение? — сказал я Донну.

Сарториус, очевидно, неверно истолковал мое замечание.

— Каково бы ни было состояние моих пациентов, оно было вряд ли более жалким, чем состояние тех, кто прогуливается по Бродвею или делает покупки на вашингтонском рынке. Всех людей ведет по жизни его величество племенной обычай и раздутая конструкция, которую они именуют цивилизацией… Но надо помнить, что цивилизация не делает прочнее перепонку, о которой я уже говорил вам. Она не изменяет нашу податливость по отношению к моменту настоящего, который не имеет памяти, а значит, не имеет прошлого… Состарившийся человек или дебил, сошедший с ума, в глазах людей не имеют прошлого и индивидуальной истории. Храбрый солдат, отличившийся сегодня на поле боя, завтра становится нищим с ампутированными ногами, и никого не интересуют его военные подвиги, его не замечают, когда он с земли протягивает руку за милостыней.

Мы живем мгновениями, которые управляют нами, чередованием света и тьмы, сменой дней, месяцев и лет. В нашем теле бушуют приливы и отливы, вызванные колебаниями электромагнитной энергии. Вполне возможно, что мы находимся под напряжением, как телеграфные провода, расположенные в вихрях магнитных и электрических полей самой разнообразной природы. Некоторые из этих волн мы воспринимаем — мы видим и слышим их, некоторые мы не в силах воспринять, во всяком случае, мы не отдаем себе в этом отчета. Но жизнь, которую мы ощущаем в себе, наша одушевленность — это не что иное, как возмущение, которое производят в нас электромагнитные волны… Иногда я не могу понять, почему эти насущные вопросы бытия и поиски истины не волнуют всех и каждого. Почему только я и немногие мне подобные являются исключениями из массы людей, вполне довольных своими эпистемологическими ограничениями и даже сочиняющих стихи о своем несовершенстве…

Вот так мы и ехали в город сквозь непрекращающийся дождь…

Глава двадцать четвертая

Мне часто снится Сарториус…

Я стою на набережной водохранилища, огромного скопления воды, втиснутого в правильный четырехугольник, вознесенный на господствующую над городом высоту. Земляная насыпь, ограничивающая водохранилище, поднимается от земли под лугом, который напоминает о великих постройках древности — такие сооружения возводили египтяне и индейцы майя. Освещение очень скудное, но сейчас не ночь, просто неистовствует буря и небо закрыто непроницаемыми тучами. Шторм. Я не оговорился, водохранилище похоже сейчас на волнующееся море. Я слышу резкие, глухие порывы ветра, волны, набегая, с непостижимым упорством бьют в берег, облицованный камнем. Я слежу за Сарториусом. Вот и теперь я пришел сюда следом за ним. Он стоит на берегу в свете тускнеющего дня и всматривается в какой-то предмет на воде, он смотрит очень внимательно, мой чернобородый капитан — да, я думаю о нем как о моряке, шкипере, хозяине судна. Он придерживает рукой шляпу, чтобы буря не унесла ее в море. Ветер прижимает к его ногам полы широкого плаща.

Он знает, что я слежу за ним. Он ведет себя так, словно мы с ним партнеры, словно он согласился на слежку добровольно, по нашему с ним обоюдному согласию. Он внимательно смотрит на модель парусника, который то исчезает в волнах, то выныривает из-за их гребней. С его палубы каждый раз через шпигаты стекают струи воды. Вот он поднялся на гребень, вот провалился вниз, вот снова поднялся. Меня чарует ритм его подъемов и стремительных спусков. Но вот кораблик спустился в провал между волнами, и я жду, что он сейчас поднимется, однако напрасны мои ожидания, кораблик не поднимается. Он исчез в пучине волн. Неизбывная печаль сдавливает мою грудь, словно я стою на утесе и вижу, как настоящий парусник терпит бедствие, как море равнодушно затягивает его в свою бездну.

А теперь я бегу за Сарториусом по широкой утоптанной дамбе к водонапорной башне. Внутри я ощущаю стеснение, мне нечем дышать, воздух вокруг сперт, как в могиле, кругом слышно шипение текущей по трубам воды, доносится шум водопада. Вода ревет внутри сооружения. Стены сложены из исполинских камней. Темно. Не пробивается ни один лучик света. Я бегу, ориентируясь на звук его торопливых шагов. Вот я уже на железной винтовой лестнице, вьющейся вокруг гигантской трубы и каких-то механизмов. Я бегу по лестнице и вижу, что впереди и наверху начинает брезжить свет. Я уже на узкой балюстраде, окаймляющей помещение, в центре которого бурлит мутная вода. Свет падает сверху сквозь стекла зеленого цвета. И я стою рядом с ним! Он перегнулся через железные перила и внимательно вглядывается в полумрак напряженным взглядом…