Умм, или Исида среди Неспасенных

Поезд тронулся. По трансляции нас пригласили посетить вагон-ресторан, где подавались холодные закуски, соки-воды и алкогольные напитки.

– Там, наверно, и бар есть, дядя Мо, – оживленно заговорила я. – Взять тебе что-нибудь?

– Ай да племянница! – похвалил дядя Мо, доставая бумажник.

Глава 21

– Грезы, – печально повторил дядя Мо, явно оседлавший любимого конька. – Грезы способны погубить кого угодно, веришь ли, Айсис?

– Неужели?

– О да, – с горечью подтвердил он. – Мною тоже владели грезы, Айсис. Мне грезились слава и богатство, недюжинный талант, бешеная популярность, толпы поклонниц. Следишь за полетом моей мысли? – Протянув руку, он схватил меня повыше локтя. – Понимаешь, Айсис, я жаждал этого только для себя одного. Был молод и глуп, хотел, чтобы меня любили без всяких причин, единственно потому, что видели мою физиономию на сцене, на киноэкране или хотя бы по презренному ящику для идиотов. Но по молодости лет я не мог понять, что любят-то не самого кумира, а его роль, маску, личину, и в этом смысле судьбу кумира вершат жалкие писаки. – Он поморщился, как от кислятины. – А также продюсеры, режиссеры, монтажеры и вся эта братия. Эгоисты и лжецы, как на подбор! Ведь они буквально помыкают героем, которого ты играешь, они могут уничтожить тебя одной репликой, отстуканной на машинке, одной строчкой в служебной записке, одной фразой, брошенной в кафетерии.

Отстранившись, он покачал головой.

– Говорю же, я был молод и глуп. Считал, что все будут меня любить, и не подозревал, как много цинизма и корысти в этом мире, особенно в так называемой артистической среде. Мир жесток, Исида, – угрюмо заключил он и, вперившись в меня водянистыми глазами, опять взялся за пластиковый стакан. – Мир жесток, очень жесток. – Этот вердикт был скреплен щедрым глотком.

– У меня тоже возникают такие мысли, дядюшка, – сказала я. – Цинизм и корысть видятся мне даже в самом сердце нашей…

– Извечный вопрос, племянница. – Дядя Мо махнул рукой и опять скривился. – Ты пока еще относишься к сонму невинных; у тебя есть свои грезы, и, хочу верить, они, в отличие от моих, не принесут тебе горя, но теперь настал твой час, и тебе открывается то же самое, что и всем нам, независимо от избранного нами пути. В нашей вере… в твоей вере много светлого, но эта вера неотделима от мира, от жестокого, жестокого мира. Я знаю больше твоего, я за свою жизнь много чего повидал, но не устранился, хотя и был далеко, понимаешь?

– Ну…

– А еще я много чего слышал – может, живи я в Общине, я бы столько не услышал. – Он подался вперед, едва не касаясь столешницы подбородком, и постукал себя пальцем по носу. Я тоже наклонилась, только бочком, потому что он до сих пор не отпускал мое предплечье, которое уже ныло и наверняка превратилось в один здоровенный синяк.

– Мне много чего известно, Исида, – сообщил он.

– Правда? – театрально изумилась я, тараща глаза, как заправская инженю.

– Не сомневайся. – Дядя Мо снова откинулся на спинку сиденья и покачал головой, а потом одернул на себе пиджак и проверил место, где топорщился бумажник. – Не сомневайся. Тайны. Слухи. – На его лице отразилась работа мысли. – Много чего.

– Надо же!

– Не все у нас гладко, Исида. – Он назидательно поднял палец. – Не все у нас гладко. Случаются и… темные полосы.

Я кивала, задумчиво глядя в окно. Поезд на время отдалился от побережья и свернул в Берик-на-Твиде, замедлил ход, но проследовал без остановки. За поворотом, при въезде на переброшенный через реку длинный арочный виадук, нас обоих захватил открывшийся вид: на крутом северном берегу – мозаика старого города, на более пологом южном – аккуратные дома-близнецы, а над водой – дуги мостов на фоне далекого моря и облачного неба.

– Думаю, на долю нашей веры, – проговорила я после долгого молчания, – выпало немало печали.

Дядя Мо, кивая, созерцал пейзаж. Я вылила ему в стакан все, что осталось от четырех шкаликов.

– Утрата Ласкентайра, – продолжала я, – гибель моих родителей, смерть бабушки и, не побоюсь этого слова, потеря твоей матери, моей двоюродной бабки Жобелии, которая, видимо, жива, но для нас все равно потеряна. Много чего…

– Вот и я говорю! – Дядя Мо перегнулся через стол и опять схватил меня за локоть. – Много чего мне известно, да только я дал зарок молчания.

– В самом деле?

– Конечно. Ради общего блага… – Он хмыкнул. – Так мне сказали. А потом объяснили, как нужно трактовать события. – На этой фразе он расправился с последним стаканом и обшарил глазами усыпанный бутылочками стол.