Умм, или Исида среди Неспасенных

– В мои планы входит, – процедила я, – не нарушая закона и порядка, повидаться с кузиной Мораг Умм в оздоровительном центре при загородном клубе Клиссолда, для чего необходимо попасть в Даджен-Магну. А этот… человек, что у меня за спиной, вел себя в высшей степени оскорбительно; когда же я потребовала проводить меня к старшему по званию, чтобы заявить о его грубости, он обманул меня и сбил с ног.

– Подозрительное вещество, сержант. Пузырьки перекочевали к старшему по званию. Тот нахмурился и тоже понюхал содержимое.

– Это неслыханное святотатство! – завопила я.

– Хм, – задумался сержант, оглядывая разбросанные вещи. – Еще что-нибудь нашли?

– Банки с какой-то дрянью, сэр, – отрапортовал один из подчиненных, сидя на корточках и выуживая из моих вещей флакончик с высохшим речным илом.

Когда он поднимался, под каблуком что-то хрустнуло. Он посмотрел вниз и отшвырнул носком ботинка битое стекло. Это было все, что осталось от крошечной скляночки жлоньица.

– О Боже! Что вы наделали?! – завизжала я.

– Спокойно, спокойно, – осадили меня другие.

– Безбожники! Нечестивцы! Осквернители!!! Смилуйся, Господи, над этими жалкими Неспасенными душонками!

– На «дурь» смахивает, – сообщил осквернитель, растирая пыль между пальцами.

– Эй вы, оглохли? – Меня уже было не остановить. – Я Богоизбранница, а вы – низкие шуты!

– В фургон ее. – Сержант мотнул головой. – Не видите, что ли: из дурдома сбежала.

– Что? Да как вы смеете?!

– Барахло собрать и отправить на экспертизу, – приказал сержант, закупорил склянку с золой и, поддев ногой пустую котомку, зашагал прочь.

– Отпустите меня! Я служительница Истинной церкви! Я Богоизбранница! У меня священная миссия! Вандалы! Богом клянусь, за это оскорбление вы ответите перед Высшим судом, негодяи! Отпустите!

Я понапрасну надрывала горло. Меня провели мимо многочисленных машин и нарядов полиции, мимо белых огней и синих мигалок и, несмотря на мое неистовое сопротивление, впихнули в полицейский фургон, стоявший особняком.

Там меня усадили, пристегнули наручниками к стойке сиденья и велели заткнуться. В дальнем углу расположился здоровяк-охранник, поигрывая дубинкой и насвистывая какой-то мотив. Здесь же сидела парочка неприкаянных влюбленных: они виновато улыбнулись и продолжили обниматься.

В фургоне пахло дезинфекцией. Дышать приходилось неглубоко и часто. Меня чуть не стошнило.

Я размяла запястья, покосилась на охранника, потом уселась поудобнее и закрыла глаза. Мне хотелось восстановить дыхание, и, возможно, мне удалось бы это сделать, если бы к нам очень скоро не присоединилась компания бурно негодующей молодежи, которую запихнули в фургон полицейские в бронежилетах и шлемах.

Вслед за тем нас куда-то повезли – на захватывающей скорости.

***

Истинная церковь Ласкентайра пережила подобие раскола хотя и вполне мирного, в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, когда миссис Вудбин, принявшая веру тремя годами ранее, отписала нам Верхне-Пасхальное Закланье – свое поместье в пойме реки Форт. Миссис В. была, если не ошибаюсь, двенадцатой неофиткой; медленно, но верно расцветающая ферма-коммуна в Ласкентайре привлекла ее внимание благодаря ореолу святости, окружавшему имя Основателя, а еще благодаря отказу моего деда от вымогательства денежных пожертвований даже у самых состоятельных единоверцев (такое бескорыстие, как он осознал на раннем этапе своего служения, только делает людей щедрее – еще один пример Противоречивости жизни).

Как ни прискорбно, дарительницу подтолкнула к этому шагу большая трагедия. У Вудбинов был единственный сын по имени Дэвид. После его рождения врачи сказали, что миссис Вудбин больше не сможет иметь детей, и оттого мальчик стал родителям еще дороже: его баловали и нежили. В 1954 году, когда ему было семь лет, он расшибся о стеклянную дверь в каком-то магазине Стерлинга. Повреждения не были смертельными, но ребенок потерял много крови; по пути в больницу карета «скорой помощи» попала в аварию, и мальчик умер.

Миссис Вудбин увидела в этом знак того, что современный мир перенасыщен техникой и всяческими излишествами, а потому решила отказаться от большинства житейских благ и посвятить себя служению вере (а также, по слухам, приложить все силы, чтобы забеременеть вторым ребенком; она осуществила эту мечту много лет спустя, когда ей уже было сорок три года, но за рождение Софи расплатилась собственной жизнью).