Сердце на ладони

Недавно Шикович сказал, что он советует ей пойти к ним в редакцию библиотекарем. Ей это сначала не очень понравилось:

— Вы стараетесь найти мне тихую заводь? А я хочу — быть среди людей…

— А мы не люди? — закричал Шикович, притворившись оскорбленным. — Кем вы нас считаете? Может, мы не ахти какие журналисты, но, поверьте мне, большинство из нас люди совсем не плохие. Веселые, дружные…

Зося после подумала: «Если все такие, как Кирилл Васильевич, то работать вместе с ними — счастье».

Она привыкла к мысли о библиотеке и, кажется, уже полюбила свою будущую работу. Часто думала о ней, представляла, как она будет помогать журналистам в их интересном труде, может, кому-то из них подскажет тему, мысль… И статья поможет людям, как работа Шиковича помогла ей…

32

Шикович ожидал, что после появления очерка не будет отбоя от телефонных звонков, от посетителей. Звонки были, но не те, на которые он рассчитывал. Звонили друзья: «Здорово, старик, написал, поздравляю!» Кирилл сердился: разве соль в том, как написано! Звонили читатели. Большинство расспрашивало о Зосе. Где она теперь, как чувствует себя? Просили передать ей добрые пожелания. Другие спрашивали о том, о чем Шикович сам хотел бы узнать. Где же они, товарищи? Живые свидетели? Неужели в городе никого не осталось? Неумолимое время! Скосило людей, разогнало по свету.

«Если б удалось тиснуть хоть небольшую статейку в центральной газете, может, кто-нибудь и откликнулся бы», — думал Кирилл, сидя в кабинете редактора и в сто первый раз просматривая те три номера, где был помещен его очерк о подполье.

Больше всего по поводу очерка звонили редактору, поэтому Шикович и сидел в эти дни в его кабинете. Живицкий болел и в редакцию не являлся. Подписывал газету дома. Откровенно говоря, Кирилл сам не понимал, чего он ждет. Все уже ясно. Садись, дописывай повесть, ставь заключительную точку и — в печать. Но в том-то и беда, что в последнее время, когда, казалось бы, все уже стало ясно, у него вдруг пропал весь пыл. Удивительное дело. И очень может быть, что он поджидал чего-то такого, что снова зажгло бы его.

Вот почему, когда отворилась дверь редакторского кабинета и на пороге появился незнакомец, Кирилл сразу подумал:

«Это он».

По каким-то кеуловимым приметам Шикович умел безошибочно отличать пенсионеров. И об этом человеке сразу подумал: «Пенсионер».

Посетитель не спросил, можно ли войти. Протиснулся в дверь не то что робко, а как-то неуклюже, будто дверь была узка. Нет, он не был толст. Нормальной для своих лет комплекции, несколько отяжелевший. А лицо даже худое. Оно было выдублено ветром, как у рыбака, изрезано глубокими и некрасивыми морщинами (бывают морщины красивые). Хотя из-под высокой каракулевой шапки виднелись совсем седые виски, брови у него были черные, как подкрашенные. Возможно, от этого глаза казались очень уж зоркими и колючими. Он, в свою очередь, оглядел Шиковича. Но если Кирилл встретил его с доброжелательным любопытством, с радостной надеждой, то во взгляде гостя он уловил нечто вроде пренебрежения или насмешки: «Посиживаешь, писака, в кабинетике? Ишь как обставился!»

Во всяком случае, Кириллу почему-то стало неловко, что он забрался в редакторский кабинет.

Человек, не здороваясь, спросил:

— Вы Шикович?

— Да. Садитесь, пожалуйста.

Шикович сидел не за рабочим столом редактора, а за длинным, для заседаний, на конце которого лежала стопка газетных подшивок. Человек сел напротив. Шапки не снял. Расстегнул пальто из добротного драпа, но сильно побитое молью — где-то долго лежало.

Глядя Кириллу прямо в глаза (трудно было выдержать этот взгляд!), спросил с кривой усмешкой:

— Что же это ты, друг ситный, сказал «а» и не говоришь «б»? Не хватило духу? Иль замяли?

У Шиковича замерло сердце от предчувствия чего-то чрезвычайного.

— Что вы имеете в виду?

— Что… что… Сам ты отлично знаешь что. Почему не раскрыл, кто такой Сажень? Струсил? Ну, конечно, где тебе! Хотел пощекотать нервы читателей, нагнать таинственности. Да вышла промашка. — Он хмыкнул, пристукнул кулаком по столу, точно ставя печать. — Теперь другие скажут…

Казалось, человек этот исходит желчью. Шикович не любил таких: молчат, выжидают случая, чтоб кто-нибудь начал первым, тогда и они вырываются и бьют из-за угла,

— Отчего же вы первым не сказали это «а»? — уже вовсе неприветливо, с раздражением спросил Кирилл.