Сердце на ладони

Основные работы в операционной были завершены. Последние дни возились с телевизионной аппаратурой. Яроша долго не удовлетворяло качество изображения на экране, и он согнал с инженера, рабочих и с самого себя семь потов, пока не добился, чтобы дорогая новинка давала надлежащий эффект.

Когда техники ушли «спрыснуть доброе дело» на полученные от него премиальные, Ярош еще раз оглядел свое хозяйство, которым втайне гордился. Везде никелированная сталь: множество блестящих инструментов в стеклянных шкафах, детали аппаратов. Сталь, которая в умных руках хирурга приносит людям спасение и жизнь. О, он знал цену стали!

Но не только для того, чтоб лишний раз полюбоваться операционной, остался он сейчас. Хотелось самому, без специалистов, проверить телеаппаратуру. Он должен все уметь делать сам!

Положил на операционный стол раскрытый учебник анатомии, навел на страницу телевизионную пушку, которая была вмонтирована в бестеневую лампу. Нажал кнопки. Засветился экран, задрожали извилистые нити кадра. А потом возникло увеличенное изображение коленного сустава. Он перелистывал странички и видел на экране свои руки. Человеку постороннему могло бы показаться, что он забавляется, как ребенок, тешится новой игрушкой, неизвестно зачем попавшей в операционную. На экране появилось сердце. Ярош выпрямился и начал внимательно разглядывать изображение, словно видел это диво первый раз в жизни. Он подумал о Зосе. И его собственное сердце дало о себе знать. Такие неожиданные толчки он чувствовал уже не раз. Неужели это страх перед будущей операцией?

Ярош выключил установку, отошел к широченному — во всю стену — окну. Вечерело. На сад легла тень. Солнце заходило по другую сторону, за больничными корпусами. Один луч его пробился между стен и осветил верхушки тополей, молодых, но самых высоких здесь деревьев. Ярош вспомнил, что тополевую аллею посадили в год победы. И вон какие вымахали красавцы! В саду гуляли больные. Санитарка баюкала ребенка, завернутого в серый больничный халат, такой же, какие были и на взрослых. Ярощ ненавидел фасон и цвет этих халатов и уже несколько лет воевал, чтоб заменить их. С ним соглашались, а за глаза — он знал — посмеивались над его чудачествами.

Почти против самого окна операционной под яблоней сидели трое молодых людей: один в больничном халате с подвязанной рукой, двое в майках. Парни разливали вино. Больной был из отделения Яроша — рабочий-строитель с переломом руки. Но как попали сюда в такой час посетители?

«Хоть бы поукромнее где-нибудь. А то расселись на виду. Вот бездельники!» Он мог открыть окно и отчитать парней. Но вместо этого отступил в глубь операционной. Захотелось самому поскорей оказаться на даче и сесть вот так на траву, возле костра, выпить стопку водки, закусить салом, поджаренным на вертеле, пахучей корочкой хлеба и луковкой. А потом лежать, глядеть в небо и слушать немного путаные, но любопытные рассуждения Шиковича о политике, морали и литературе. Об одном только подумал с тяжелым чувством: опять надо будет объяснять Галине, почему задержался. Ей, бедняге, самой нелегко.

Повернулся, чтоб уйти, и в открытых стеклянных дверях увидел… Машу. Стало неприятно от мысли, что сестра, может быть, давно наблюдает за ним. Он спросил почти грубо:

— Что вы делаете тут в такой час?

— Я была у Зоси. — Глаза ее блеснули. — Она рассказывала, как спасла вас… И о себе.

Ярош подумал: правильно ли он делает, что ни о чем не спрашивает Зосю? А вдруг… Нет, нет! Он решительно отогнал эту мысль. Потому и не расспрашивает и редко пока навещает, что хочет убедить, в первую очередь ее (да и себя тоже!), что операция предстоит самая обыкновенная и все кончится наилучшим образом.

«Что она рассказывала о себе?» — хотелось ему спросить. Но что-то удерживало его.

— Она уже не относится к вам с подозрением?

— Мне кажется, мы подружились.

— Спасибо, Маша.

— Не за что, Антон Кузьмич. — Она опустила глаза, сказала: — Она спрашивала, знакома ли я с Тарасом, — и вдруг попросила: — Познакомьте меня с ним.

Эта просьба Ярошу пришлась по душе.

— Приезжайте в воскресенье к нам на дачу. Позвоните накануне доктору Майзису, у него своя машина. Он к нам собирался.

— Спасибо, Антон Кузьмич. Я могу идти?

— Пожалуйста, Маша…

Он стоял в операционной, прислушиваясь, как где-то далеко хлопают двери. Потом двинулся по коридору, на ходу развязывая тесемки на рукавах халата. Перед своим кабинетом остановился, минутку постоял в задумчивости и… быстро зашагал дальше, снова завязывая тесемки.