Сердце на ладони

На втором этаже, в специальной комнате, сестра помогла ему надеть стерильный халат, шапочку, повязку и полотняные бахилы выше колен. Он пошутил, что в первый раз в жизни выглядит профессором. Она не ответила на его шутку. Провела по коридору, показала:

— Сюда.

В предоперационной было много людей в белых халатах, со сдвинутыми на подбородки повязками. Никто ничего не делал. Все ждали. Шикович понял, что все это такие же, как и он, зрители — молодые врачи, практиканты.

Он стал разглядывать инструменты в стеклянных шкафах, будку для стерилизации с оконцем, открытым в операционную. Он думал, как нелегко запомнить названия и назначение всех этих инструментов — их тысячи. Захотелось послушать, что врачи говорят о сегодняшней операции. Но рядом с ним высокий молодой человек шептал полной черненькой девушке:

— Клава, махнем после обеда в Полянки? На катере?

— На Будаев луг. Там пляж лучше.

Шикович возмутился: вот-вот решится судьба человека, — жизнь или смерть! — а они, черти, про пляж думают.

Женщина, сидевшая за столом — она что-то записывала в журнал, — поднялась и широко открыла двери операционной.

Кирилл увидел Яроша. Тот стоял в углу большого зала, выставив перед собой голые до локтей руки, словно взвешивая растопыренные пальцы. Белоснежная его шапочка так и сияла в утреннем свете.

Необычный в этой позе и в этом одеянии, великан рядом с низеньким Майзисом, которому сестра, как ребенку, вытирала салфеткой руки, главный хирург казался сверхчеловеком, богом.

Кирилл подумал: «Как может преобразиться человек! Да тот ли это Антон — простой, свойский?»

Тот самый. Увидел друга и кивнул головой, улыбнулся совсем обыденно. Натянул тонкие резиновые перчатки, подошел ближе к двери. Обратился к ожидающим в предоперационной:

— Товарищи! Не скажу, что операция чрезвычайная. Однако ответственная. Больной — тридцать шесть лет. В таком возрасте с таким диагнозом на этом столе она первая. Прошу! Никаких комментариев. Полная тишина. Кому я_ разрешил — садитесь здесь, — он кивнул на скамью у стены. — Остальные смотрят по телевизору. Пожалуйста, — и отступил в сторону.

Несколько хирургов-практикантов, бесцеремонно оттерев Шиковича от двери, быстро прошли в операционную, расселись.

«Пробивной журналист», может быть первый раз в жизни, растерялся — что делать ему, откуда смотреть? Но услышал голос Яроша:

— Кирилл Васильевич! Заходи!

Шикович несмело ступил в «святая святых». Теперь на него обратили внимание. В операционной тоже было немало народу. Маша, в маске уже (поэтому Кирилл не сразу узнал ее) и в перчатках, перекладывала на маленьком столике инструменты, будто считала, все ли на месте. Она улыбнулась ему глазами. Майзис издали помахал рукой. Присутствующие стали перешептываться: «Кто это? Кто?» Ярош приблизился, дружески подмигнул, спросил шепотом:

— Не боишься?

Кирилл в ответ тайком показал ему кулак. Это было продолжением их дачного разговора. Жена отговаривала его идти на операцию.

«Хлопнешься ты в обморок, Кирилл. Я ведь знаю, как ты боишься крови».

«Ну, глупости, самого меня резали — не хлопался».

Галина Адамовна, наоборот, поддерживала его: «Ничего страшного». Ярош шутил.

Он и теперь засмеялся.

— Все-таки садись с краю, на случай чего. Практиканты потеснились, и Шикович сел. Его поражало спокойствие друга. Там, в

лесу, у костра, рассказывая о плане операции, Антон волновался и не скрывал этого. А тут расхаживает, как уверенный в победе спортсмен. Хоть бы что-нибудь выдавало тревогу.

Кирилл не отрывал от него глаз.

«Нет, не можешь ты быть так спокоен. Чем-нибудь выдашь себя».

Однако ни одна черточка не дрогнет на лице хирурга. Разве только слишком уж пристально следит за коллегами и помощниками, которые тоже довольно спокойно возятся у аппаратов.

Аппараты… Аппараты… Разные. С экранами. Без экранов. На колесиках. С проводами. Со шлангами. Вон тот зеленый ящичек, с воронкой, стеклянным баллоном, сигнальными лампочками, не последнее ли это чудо, за которым Ярош ездил в Киев, — аппарат «сердце-легкие»?

Ярош что-то говорит помощникам. Врачи отвечают непонятными Шиковичу словами.

Неожиданно отворяются другие двери. Санитары быстро и бесшумно подвозят больную и так же до оскорбительности быстро, будто неживую, кладут на операционный стол.

А она живая. Такая же, как все. Большие глаза, и в них не страх, а как бы удивление и добрый интерес ко всему, что ее окружает. Зося Савич! Шикович не видел ее раньше. А образ ее уже месяц живет в его воображении, с тех пор, как Ярош рассказал о ней. Странно. Именно такой она я представлялась. Маленькая женщина, измученная жизнью и болезнью… Однако он увидел больше: скрытую, похороненную под бременем страданий красоту, обаяние и… мужество. Все это сейчас только у нее в глазах, во взгляде.