Сердце на ладони

— Будет сделано, товарищ подполковник, все, что можно.

И на прощание опять только кивнул головой. Тут Шикович подумал: если Сербановский столько лет в органах и в определенные времена не дошел до высоких чинов, остался здесь и теперь, то, наверное, он один из настоящих чекистов. Неприязнь к нему исчезла.

С тех пор Шикович звонил Сербановскому уже два раза. Тот отвечал, что пока ничего интересного нет.

Сегодня Кирилл не стал звонить, а прямо из больницы направился в комитет.

Капитан сидел один в довольно большой затененной комнате — старые липы заслоняли широкие окна. Когда Шикович вошел, Сербановский спрятал в большой сейф какие-то бумаги, с которыми, видно, работал, и только тогда поздоровался за руку.

Хотя прошло всего каких-нибудь полтора часа с начала рабочего дня, у капитана был усталый вид.

Шиковича он уже начал интересовать сам по себе. Как живет этот человек? Почему у него такие натруженные руки? Чем его расшевелить, вызвать на откровенный разговор? Еще не успев, сесть Кирилл сообщил:

— Вчера Софье Савич сделали операцию. На сердце. Ярош оперировал.

Шиковичу еще не приходилось видеть Сербановского таким заинтересованным: прислонившись впалой грудью к столу, он как-то по-детски подпер кулаком щеку, готовый слушать, и глаза его засветились.

— Я только что из больницы. Они всю ночь боролись за ее жизнь.

— И будет здорова?

— Ярош говорит, что восемьдесят процентов таких операций дают хороший результат.

— Восемьдесят?

— Это не мало, если учесть, что оперируется. Сердце!

— Да.

— А знаете, я присутствовал на операции. — Серьезно?

— Правда, для меня это кончилось глупейшим образом.

— Именно?

— Мне стало дурно.

— Прямо там?

— Нет. Успел выйти в предоперационную.

— Так ничего и не увидели?

— Видел. Как раскрывали грудную клетку. Как Ярош держал ее сердце в руках…

— В руках?

— Да, на ладони. Знаете, оно маленькое, сердце. С женский кулачок. Он взял его на ладонь, а оно билось, испуганно так…

Сербановский безотчетным движением прижал руку к левой стороне груди и задумчиво повторил:

— Маленькое…

— А знаете, что за сутки сердце перегоняет десять тысяч литров крови?

— Десять тысяч?!

— Я вас познакомлю с Ярошем. Он может целую ночь рассказывать о сердце. Приезжайте к нам на дачу. Вы не рыболов?

Капитан тяжело вздохнул.

— У меня больная жена. Тоже сердце. Стенокардия.

Чуть-чуть приподнял человек завесу над своей личной жизнью и сразу весь раскрылся. Теперь Шиковичу многое стало понятно: и его усталый вид, и загрубелые руки, и грустный взгляд. Нелегкая у него работа, нелегкая и жизнь. Кирилл еще сильнее почувствовал расположение к нему, доверие, симпатию. И начал подробно рассказывать, как Зося спасала Яроша. Часа два говорил. О фактах и о своих догадках. Сербановский слушал внимательно, ни разу не прервал его ни вопросом, ни замечанием. А потом вдруг посмотрел на часы и сказал:

— Вы почти убедили меня, что Савич наш человек. Но скажу откровенно: доказать это будет нелегко. Нам прислали из спецархива его дело. — Он кивнул на сейф. — Там ни одного документа в его пользу.

— Можно посмотреть?

— Нет! — категорически отказал Сербановский и тут же точно замкнулся на сто замков. Куда девался простой усталый человек, который дома чистит картошку, стирает белье, ухаживает за больной женой!

— Почему?

— Вы для нас пока частное лицо. Кто вас уполномочил?

— Моя партийная совесть. Разве не авторитетный орган?

— Товарищ Шикович, порядок есть порядок. Документы, которые являются государственной тайной…

— А по-моему, никакой это не порядок, а все та же бюрократия. Не верю я в секретность этого дела! Через двадцать лет вы все еще считаете подобные документы государственной тайной? Что там может быть такого, чего нельзя показать коммунисту?

Капитан не ответил. Он опять разглядывал свои натруженные руки.

— Ничего там нет! Если вы говорите, что ни одного документа в пользу Савича… — Шикович встал. — Пойду к Вагину.

— Напрасно.

— Что же нужно?

— Отношение партийных органов. Зайдите в горком, вас там хорошо знают.

— Значит, нужна бумажка, и все? Капитан развел руками и, подняв глаза,

улыбнулся открыто, дружески:

— Что поделаешь.

Но улыбка эта уже не смягчила Шиковича. Он не сердился на Сербановского: рядовой работник, не может поступить иначе. Однако попрощался холодно, разочарованный и разозленный. Про себя ругался: