Полная иллюминация

Но только это была безвыигрышная ситуация. Между тем, что было возможно, и тем, чего нам хотелось, нечего было выбирать. И здесь я должен сообщить тебе ужасную весть. Четыре дня назад Дедушка умер. Он перерезал себе руки. Была уже глубокая ночь, и мне не спалось. Из ванной доносился шум, поэтому я пошел его расследовать. (Теперь, когда я в доме за старшего, мне приходится следить за тем, чтобы все работало.) Я нашел Дедушку в ванне, полной крови. Я велел ему перестать спать, потому что еще не понял, что происходит. «Проснись!» Затем я встряхнул его с насилием, а затем ударил по лицу. У меня даже рука заболела, так я ему вмазал. Я ударил его снова. Не знаю, почему, но ударил. Если начистоту, я никогда никого до этого не бил, только бывал битым. «Проснись!» — закричал я ему и ударил снова, только теперь по другой стороне лица. Но я знал, что он не проснется. «Ты слишком много спишь!» Мой крик разбудил маму, и она прибежала в ванную. Ей пришлось силой оттаскивать меня от Дедушки, и позже она сказала мне, что она думала, будто это я его убил — по тому, как я его колотил и какой у меня был взгляд. Мы изобрели рассказ про недоразумение со снотворным. Вот что мы сообщили Игорьку, чтобы ему никогда не пришлось знать правды.

Ну и насыщенный получился вечер. Столько произошло, и столько еще происходит, и столько еще произойдет. Впервые в жизни я сказал Отцу ровно то, что думал, как и тебе сейчас, впервые в жизни скажу ровно то, что думаю. Как и у него, прошу у тебя прощения.

С любовью,

Алекс

Иллюминация

«ГЕРШЕЛЬ присматривал за твоим отцом, когда мне нужно было отлучиться по делу или когда твоя бабушка болела. Она всегда болела, а не только под конец жизни. Гершель присматривал за малышом и держал его на руках, как своего собственного. Он даже называл его сыном».

Я сообщал все это Джонатану по мере того, как Дедушка сообщал это мне, и он все записал в дневник. Он записал:

«Своей семьи у Гершеля не было. Он был не очень общителен. Он очень любил читать, а также писать. Он был поэт и декламировал мне многие из своих стихов. Некоторые я помню. Я бы назвал их наивными, сплошь про любовь. Вечно он сидел в своей комнате, сочиняя стихи, избегал людей. Бывало, я ему говорил: Какой прок от любви, когда она на бумаге? Я сказал: Позволь любви что-нибудь на тебе написать. Но он был такой упрямый. А может, просто застенчивый».

«Вы были его друзьями?» — спросил я, хотя Дедушка уже сказал, что он был другом Гершеля.

«Он нам однажды сказал, что мы были его единственными друзьями. Мы с бабушкой. Бывало, он приходил к нам ужинать и иногда оставался запоздночь. Мы даже отпуск совершали вместе. Когда родился твой отец, мы все трое его выгуливали. Когда ему что-то было нужно, он приходил к нам. Когда у него были неприятности, он приходил к нам. Однажды он спросил у меня, можно ли ему поцеловать твою бабушку. С какой стати? — спросил я его, и это сделало меня разгневанным человеком, не на шутку разгневанным из-за того, что он пожелал ее поцеловать. Потому что я боюсь, сказал он, что я так никогда и не поцелую женщины. Гершель, сказал я, но ведь ты даже не пытаешься».

(Он был влюблен в бабушку?)

(Я не знаю.)

(Но такая вероятность была?)

(Такая вероятность была. Он смотрел на нее и цветы приносил в качестве подарков.)

(Тебя это расстраивало?)

(Я их обоих любил.)

«Он поцеловал ее?»

«Нет, — сказал он. (И ты вспомни, Джонатан, как он в этом месте засмеялся. Это был короткий, беспощадный смех.) — Он был слишком застенчивый, чтобы кого-нибудь поцеловать, даже Анну. Не думаю, что между ними что-нибудь было».

«Он был твоим другом», — сказал я.

«Он был моим лучшим другом. Тогда все было иначе. Евреи, не евреи. Мы все еще были молоды, и впереди у нас было так много жизни. Кто знал? (Мы не знали, — вот что я пытаюсь сказать. Откуда нам было знать?)

«О чем знать?» — спросил я.

«Кто знал, что мы живем на острие иглы?»

«Иглы?»

«Однажды Гершель ужинает с нами и поет песни для твоего отца, которого держит на руках».

«Песни?»

(Здесь он спел песню, Джонатан, и я знаю, как тебя услаждает вставлять в повествование песни, но ты не можешь этого от меня требовать. Как я ни старался вытравить эту песню из моего лобного места, она всегда там. Я застаю себя напевающим ее во время ходьбы, и на занятиях в университете, и перед сном.)

«Но мы были очень глупые люди, — сказал Дедушка, и вновь проэкзаменовал фотографию, и улыбнулся. — Такие глупые».