Полная иллюминация

На следующее утро он обнаружил пятьдесят две записочки, распушенные, как петушиные перья, под входной дверью Несгибаемой Синагоги.

От изготовителя всяческих безделушек из медной проволоки Пешеля С, овдовевшего всего через два месяца после свадьбы, в день Погрома Порванных Одежд: Если не ради девочки, то ради меня. Человек я добропорядочный и кое-чего заслуживаю.

От одинокого красильщика свечей Мордехая К, чьи руки обтягивали несмываемые восковые перчатки: Весь день я один-одинешенек у себя в мастерской. Не останется после меня свечных красильщиков. Не знаю, складно ли я выражаюсь.

От безработного Падшего Лампла В, который расслаблялся на Пасху не потому, что того требовал обычай, а потому что с какой стати эта ночь должна отличаться от всех других? От совершенства я, конечно, далек, но отцом буду отличным, и вы это знаете.

От покойного философа Пинхаса Т, которого стукнуло по голове обвалившимся на мельнице брусом: Верни ее в реку, отпусти ее ко мне.

В маленьких, больших и даже неохватных вопросах еврейской веры Многоуважаемому Раввину не было равных: когда дело касалось религии, он разрешал казавшиеся неразрешимыми проблемы путем обращения к самым туманным, не поддающимся расшифровке текстам; но о самой жизни он мало что знал, и поэтому — равно как и потому, что в древних книгах ничего не говорилось о младенце, и еще потому, что не у кого было спросить совета (да и на что это будет похоже, если он, источник всевозможных советов, сам отправится за советом?), потому что младенец попал к нему из жизни, был жизнью, он совершенно не знал, как ему поступить. ВСЕ ОНИ ЛЮДИ ПРИЛИЧНЫЕ, — размышлял он. ЗВЕЗД С НЕБА, МОЖЕТ, И НЕ ХВАТАЮТ, НО ВПОЛНЕ СЕРДОБОЛЬНЫЕ.КТО НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ЕЕ МЕНЬШЕ ОСТАЛЬНЫХ?

ЛУЧШЕЕ РЕШЕНИЕ — НИЧЕГО НЕ РЕШАТЬ, решил он и высыпал записки к ней в колыбель, дав зарок отдать мою пра-пра-пра-пра-пра-бабушку (а значит, в известной степени, и меня) автору той, которой она первой коснется. Но она не коснулась ни одной. Она и глазом в их сторону не повела. Она два дня пролежала не шелохнувшись, ни разу не заплакав, не разомкнув губ даже для еды. Мужчины в черных шляпах продолжали вопить молитвы со своих блоков (СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ…), продолжали раскачиваться над перемещенной Брод, продолжали сжимать Великую Книгу крепче веревок, вознося молитвы о том, чтобы кто-нибудь внял их молитвам, пока однажды, посреди ранней вечерней службы, достопочтимый торговец фаршированной рыбой Битцл Битцл Р не возопил о том, о чем все уже давно только и думали: РАЗВЕ МОЖНО ПРИБЛИЗИТЬСЯ К БОГУ, НАХОДЯСЬ В ТАКОЙ БЛИЗОСТИ К ГОВНУ!

Многоуважаемый Раввин не нашелся, что возразить и приостановил молитвы. Он опустился на застекленный пол и приоткрыл священный ковчег. Чудовищное зловоние вырвалось оттуда — всепроникающий, тошнотворный, нечеловеческий смрад, венец омерзения. Он вытек из священного ковчега, заполнил собой синагогу, разлился по всем улицам и закоулкам штетла, проник под каждую подушку в каждой спальне (просочившись на вдохе в ноздри спящих и до выдоха успев пораспугать их сладкие сны) и стек, в конце концов, в Брод.

Младенец по-прежнему молчал и не шевелился. Многоуважаемый Раввин поставил колыбель на пол, извлек из нее единственную пропитанную дерьмом записку и возгласил: ПОХОЖЕ, ДЕВОЧКА ВЫБРАЛА СЕБЕ В ОТЦЫ ЯНКЕЛЯ!

Мы оказались в хороших руках.

20 июля 1997

Дорогой Джонатан,

Уповаю написать это письмо хорошо. Как ты знаешь, я с английским непервосортен. По-русски идеи выражаются мной абнормально хорошо, но второй мой язык не такой высшей пробы. Я навставлял вещей, как ты меня проконсультировал, и истерзал тезаурус, который ты мне презентовал, как ты меня проконсультировал, когда мои слова выглядели слишком миниатюрно или неподобающе. Если тебя не радует исполненное мной, приказываю отправить его обратно. Я буду горбатить над ним с упорством, пока ты не будешь умиротворен.

Я окружил конвертом запрошенные тобой вещи, не утая открыток с видами Луцка, гроссбуха переписи населения шести деревень до перед войной и фотографий, которые ты оставил мне на хранение из осторожных целей. Это было очень-очень-очень правильно, скажешь нет? Я должен съесть кусок пирога позора за то, что случилось с тобой в поезде. Я знаю, какой знаменательной была для тебя, для нас обоих, эта коробка, и знаю, что ее содержимое не заменить. Воровство — постыдная вещь, но вещь, которая то и дело случается с людьми в украинских поездах. Поскольку имя укравшего коробку охранника не налипло на пальцы, добиться ее возвращения будет невозможно, и тебе следует признать, что она потеряна навсегда. Только, пожалуйста, не допусти, чтобы твои впечатления от Украины повредили твоему представлению об Украине, которое пускай остается как о суперклевой бывшей советской республике.