Фактотум

Так что я продолжал отнимать время Глэдмора, посылая ему по четыре-пять рассказов в неделю. И продолжал упаковывать дамское платье внизу, в подвале. Клейн так и не выжил Лараби с начальственной должности. Коксу, еще одному упаковщику, было по барабану, кто у нас будет начальствовать, — лишь бы ему не мешали бегать курить на лестницу каждые двадцать пять минут.

Сверхурочная работа уже стала нормой. В свободное время я пил. Пил все больше и больше. О восьмичасовом рабочем дне можно было забыть навсегда. Мы трудились как минимум по одиннадцать часов, с утра и до позднего вечера. Причем по субботам тоже. И не полдня, как вначале, а полноценный рабочий день. Шла война, но дамское платье по-прежнему пользовалось большим спросом…

В тот день мы работали двенадцать часов. Наконец нас отпустили домой. Я надел пальто, поднялся из подвала, закурил сигарету и направился к выходу по длинному коридору.

— Чинаски! — услышал я голос хозяина магазина.

— Да?

— Зайдите ко мне.

Большой босс курил длинную дорогую сигару. Виду него был довольный и отдохнувший.

— Это мой друг Карсон Джентри.

Карсон Джентри тоже курил длинную дорогую сигару.

— Мистер Джентри — тоже писатель. Очень интересуется сочинительством. Я сказал, что вы — писатель, и ему захотелось с вами познакомиться. Вы ведь не против?

— Не против.

Они сидели, смотрели на меня и курили свои сигары. Так прошло две-три минуты. Они затягивались, выдыхали дым, смотрели на меня.

— Можно, я уже пойду? — спросил я.

— Да, конечно, — ответил хозяин.

Глава 29

С работы и на работу я всегда добирался пешком. Пройти надо было шесть-семь кварталов. Деревья на улицах были все одинаковые: маленькие, какие-то изломанные, голые и наполовину замерзшие. Мне они нравились. Я брел по улице мимо продрогших деревьев под холодной луной.

Сцена в начальственном кабинете никак не шла у меня из головы. Эти сигары, эти дорогие костюмы. Мне представлялись бифштексы из сочного мягкого мяса, дорогие машины, большие красивые дома. Блаженное безделье. Поездки в Европу. Красивые женщины. Неужели они, эти люди, настолько умнее меня? Единственное различие между нами — это деньги и желание их копить.

У меня тоже все будет! Я стану откладывать каждый пенни. У меня непременно родится какая-нибудь гениальная идея, я возьму ссуду в банке. Начну свое дело. Буду брать людей на работу и увольнять их с работы. В нижнем ящике моего стола всегда будет храниться бутылка виски. У меня будет жена с сороковым размером бюста и такой задницей, что мальчишка, продающий газеты на углу, сразу кончит себе в штаны, когда увидит, как она проплывает мимо. Я стану ей изменять, и она будет об этом знать, но не скажет ни слова — ведь ей же хочется жить в моем доме, в таком богатстве. Я буду увольнять мужиков только ради того, чтобы увидеть смятение в их глазах. Я буду увольнять женщин, которые ничем не заслуживают того, чтобы их увольняли.

Надежда — это все, что нужно человеку. Когда нет надежды, ты лишаешься мужества, и у тебя опускаются руки. Мне вспомнилось, как я жил в Новом Орлеане: бывало, по две-три недели подряд питался двумя пятицентовыми карамельками в день — только чтобы нигде не работать и спокойно писать свои вещи. Но голод, к несчастью, никак не способствует творчеству. Наоборот, он мешает искусству. Корни души человека — в его желудке. Человек может создать гениальное творение после того, как съест сочный бифштекс и выпьет пинту хорошего виски. А после конфеты ценой в пять центов он ничего стоящего не напишет. Миф о голодном художнике — это наглая ложь. И как только ты понимаешь, что все вокруг — ложь и обман, ты становишься мудрым и принимаешься резать и жечь своих собратьев людей. Я построю империю на искалеченных телах и поломанных жизнях беспомощных и беззащитных мужчин, женщин, стариков и детей — я им покажу, что почем. Я им покажу!

Я добрался до дома, где снимал комнату. Поднялся по лестнице, открыл свою дверь, включил свет. Миссис Даунинг оставила мою почту на коврике перед дверью. Там был большой конверт из коричневой плотной бумаги. Письмо от Глэдмора. Я поднял его, взвесил в руке. Тяжелый. Это был вес отвергнутых рукописей. Я сел на стул, вскрыл конверт.

Дорогой мистер Чинаски.

Мы возвращаем Вам эти четыре рассказа, но берем в публикацию «Моя душа, напоенная пивом, печальнее всех мертвых рождественских елок на свете». Мы наблюдаем за Вашей работой уже достаточно долгое время и с удовольствием опубликуем написанный Вами рассказ в нашем журнале.