36  

ДЖИММИ СНАЙДЕР. Но Йорик… ты всего лишь… череп.

Я. Ну и что? Подумаешь. Отсовокупись.

ДЖИММИ СНАЙДЕР (шепчет). Этого нет в пьесе. (Он ждет подсказки от МИССИС РИГЛИ, которая сидит в первом ряду и судорожно листает текст. Она крутит в воздухе правой рукой, а это универсальный знак для «импровизируй».)

Я. Я знал его, Горацио. Кретин наивысшей пробы, самый блистательный онанист в туалете мальчиков на втором этаже — у меня имеются доказательства. К тому же он дислексик.

ДЖИММИ СНАЙДЕР. (Ничего не может придумать.)

Я. Где теперь твои издевки, твои выкаблучивания, твои песни?

ДЖИММИ СНАЙДЕР. Что ты несешь!

Я (указывая рукой на табло). Упож енм йулецоп, о ты, вонючий козлоногий акшакак!

ДЖИММИ СНАЙДЕР. Чё?

Я. Суд признает тебя виновным в издевательствах над теми, кто не такой сильный, как ты: в сживании со света «ботаников», типа меня, Тюбика и Минча; в передразнивании дегенераторов; в телефонных розыгрышах людей, которым никто никогда не звонит; в наведении ужаса на домашних животных и стариков (хотя они, между прочим, умнее тебя и знают больше); в насмешках надо мной за то, что у меня есть кисонька… А еще я видел, как ты соришь.

ДЖИММИ СНАЙДЕР. Я никаких дегенератов по телефону не разыгрывал.

Я. Тебя вообще усыновили.

ДЖИММИ СНАЙДЕР. (Ищет в зале родителей.)

Я. И никто тебя не любит.

ДЖИММИ СНАЙДЕР. (Его глаза наполняются слезами.)

Я. И еще у тебя боковой амиотрофический склероз.

ДЖИММИ СНАЙДЕР. Чё?

Я. От имени всех умерших… [Я стаскиваю с головы череп. Хоть он и из папье-маше, но очень тяжелый. Я обрушиваю ею на голову ДЖИММИ СНАЙДЕРА — раз, и еще раз. Тот валится на пол, потому что уже без сознания, а я сам не могу поверить в свою силу. Я продолжаю дубасить его по башке, и у него кровь течет из ушей и из носа. Но и тогда мне его ни капельки не жалко. Я хочу, чтобы у него шла кровь, потому что он этого заслуживает. Все остальное теряет смысл. ПАПАтеряет смысл. МАМАтеряет смысл. ЗРИТЕЛИ теряют смысл. Складные стулья и генератор искусственного тумана теряют смысл. Шекспир теряет смысл. Звезды, о которых я знаю, что они светят с обратной стороны потолка спортзала, теряют смысл. Единственное, что не теряет смысла, — это как я дубасю по лицу ДЖИММИ СНАЙДЕРА. Его кровь. Я вышибаю ему в рот несколько зубов, и мне кажется, что он их проглатывает. Кровь повсюду, на всем. Я продолжаю дубасить черепом по черепу, но только это уже череп РОНА (за то, что разрешил МАМЕ жить как ни в чем не бывало), и череп МАМЫ (за то, что живет как ни в чем не бывало), и череп ПАПЫ (за то, что умер), и череп БАБУШКИ (за то, что так меня перед всеми опозорила), и череп ДОКТОРА ФАЙНА (за вопрос, может ли ПАПИНА смерть пойти чему-нибудь на пользу), и черепа всех, кого я знаю. ЗРИТЕЛИ апплодируют, все до единого, потому что они меня понимают. Они устраивают мне стоячую овацию, а я все луплю его и луплю. Я слышу, как они выкрикивают…]

ЗРИТЕЛИ. Спасибо! Спасибо, Оскар! Мы любим тебя! Мы тебя защитим!

Это было бы суперски.


Я смотрю в зал из-под черепа, и рука Джимми все еще у меня под подбородком. «Увы, бедный Йорик». Я вижу Ави Блэка, а он видит меня. Я знаю, что наши взгляды должны что-то друг другу сказать, но не знаю, что именно, и не знаю, имеет ли это значение.


Ави Блэка на Кони Айленде[41] я навестил ровно двенадцать выходных назад. Я неисправимый идеалист, но даже я понял, что пешком так далеко не дойду, поэтому взял такси. Еще до выезда из Манхэттена мне стало ясно, что $7.68 в моем кошельке не хватит. Не знаю, считать ли это как ложь, но таксисту я не сказал. Просто я знал, что мне надо туда добраться, а по-другому было никак. Когда таксист тормознул возле нужного дома, на счетчике было $76.50. Я сказал: «Мистер Махальтра,[42] вы оптимист или пессимист?» Он сказал: «Что?» Я сказал: «Потому что, к сожалению, у меня есть только семь долларов и шестьдесят восемь центов». — «Семь долларов?» — «И шестьдесят восемь центов». — «Это не может быть так». — «К сожалению, может. Но если вы мне дадите свой адрес, я вышлю остальное по почте». Он опустился головой на руль. Я спросил, в порядке ли он. Он сказал: «Не надо мне семь долларов и шестьдесят восемь центов». Я сказал: «Обещаю вам выслать остальное по почте. Честное слово». Он дал мне свою визитку, которая, вообще-то, была визиткой стоматолога, а он написал свой адрес на обороте. Потом он сказал что-то на своем языке, который не был французским. «Вы на меня сердитесь?»

  36  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×