Бедные-несчастные

— Стой тут и не подглядывай, пока я тебя не позову, Свечка, и тогда уж будет сюрприз так сюрприз.

Она бочком протиснулась в дверь и так быстро ее закрыла, что я не успел ничего разглядеть.

Пока я ждал, меня посещали диковинные предположения. Неужели Парринг так ее развратил, что, когда она меня позовет, я увижу ее обнаженной? При этой мысли я задрожал от приступа противоречивых чувств, но секунды шли, и мной овладело новое, худшее опасение. Во многих больших домах есть узкие черные лестницы для слуг. Может быть, Белла уже шмыгнула по такой лестнице вниз, может быть, она сейчас спешит к Чаринг-кроссу, где возьмет кеб до жилища Парринга. Я так живо это себе представил, что уже готов был открыть дверь, как вдруг она сама распахнулась внутрь комнаты, и я понял, что Белла стоит за ней, ведь в помещении не было видно ни души. Послышался ее голос:

— Войди и закрой глаза.

Я вошел, но глаза закрыл не сразу.

Это действительно была старая операционная сэра Колина, сооруженная по его собственному плану, когда застраивался Парк-серкес, то есть в одно время с возведением Хрустального дворца. Обстановка была скудная и невзрачная, однако всю комнату заливало теплое вечернее солнце. Его лучи проникали сквозь высокие окна и потолок, состоявший из четырех наклонных застекленных треугольников, которые сходились в центре к рефлектору, бросавшему пятно более яркого света на операционный стол. На скамейках стояли проволочные клетки и собачьи конуры, и в больничном запахе я уловил примесь животного духа. Я услышал, как за мной захлопнулась дверь, и затылком почувствовал дыхание Беллы. Внезапно уверившись, что она стоит раздетая, я полузакрыл глаза и весь задрожал. Она обняла меня сзади одной рукой, и я с облегчением увидел рукав ее дорожного жакета. Она прижала меня к себе, и я размяк, отметив краем сознания, что химический запах в комнате необычно силен. Она шепнула мне в самое ухо: — Белл никому не позволит обидеть ее маленькую Свечку.

Она закрыла мне рот и нос ладонью, и, попытавшись вздохнуть, я потерял сознание.

10. Без Беллы

Я услышал ровное негромкое шипение газовой лампы. Болела голова, и я не размыкал век, зная, что от света глазам не поздоровится. Я чувствовал, что случилось ужасное, что я лишился чего-то самого дорогого, но думать об этом не хотелось. Поблизости кто-то вздохнул и прошептал:

— Порок. Я порочный человек.

Мне вспомнилась Белла. Я сел, и с меня соскользнуло одеяло.

Теперь я сидел (а только что лежал) на диване в кабинете Бакстера. Я был без пиджака, мой жилет был расстегнут, воротничок и ботинки сняты. Диван представлял собой массивное сооружение из красного дерева и черного конского волоса. Бакстер сидел на.другом конце дивана и мрачно на меня смотрел. В незанавешенных окнах виднелись большой полумесяц и ясное ночное небо, столь насыщенное темной синевой, что оно казалось беззвездным. Я спросил:

— Который час?

— Третий.

— Где Белл?

— Сбежала.

Секунду помолчав, я спросил, как он меня отыскал. Он подал мне ворох страниц, исчерканных громадной скорописью Беллы. Я вернул их ему, сказав, что у меня болит голова и я не могу заниматься расшифровкой. Он прочел мне вслух:

«Милый Бог! Я усыпила Свечку хлороформом в операционной. Когда он проснется, попроси его остаться жить у тебя, тогда вы вдвоем сможете часто разговаривать о твоей верной, горячо любимой Белл Бакстер. P.S. Я сообщу телеграммой, где нахожусь, когда приеду на место».

Я заплакал. Бакстер сказал:

— Пошли на кухню, поешь чего-нибудь.

На кухне я сел за стол, опершись на него локтями, а Бакстер, порывшись в кладовке, подал мне кувшин молока, кружку, тарелку, нож, хлеб, сыр, пикули и холодные остатки жареной курицы. Когда он вынимал курятину, лицо его выразило отвращение, которое он тщетно пытался скрыть, — ведь он был вегетарианец и покупал мясо только для слуг. Пока я с жадностью ел, он не спеша выпил чуть ли не галлон серой жидкости, которая была главной составной частью его рациона, наливая ее в большую кружку из оплетенной стеклянной бутыли, в каких обычно держат кислоты. Когда он вышел из кухни по нужде, я любопытства ради отхлебнул глоток; питье оказалось едким, как морская вода.

Мы просидели до рассвета в унылом молчании, время от времени прерывая его вспышками разговора. Я спросил, где Белла научилась применять хлороформ.

Он ответил:

— Когда мы вернулись из-за границы, я понял, что для того, чтобы ее занять, игрушек уже недостаточно, и затеял маленькую ветеринарную клинику. Я объявил по всей округе, что буду бесплатно лечить больных животных, которых принесут к моей задней двери. Белла стала вести первичный прием и помогать мне в операциях; с обеими обязанностями она справлялась отменно. Ей нравилось встречаться с новыми людьми и помогать зверям. Я научил ее зашивать раны, и она привнесла в это дело всю изощренную, кропотливую страстность, с какой простые женщины шьют рубашки, а женщины среднего сословия вышивают виньетки. Сколько человеческих жизней и конечностей мы потеряли, Свичнет, исключив женщин из более высоких сфер медицины!