Бедные-несчастные

— Как ты это сделал, Бакстер?

Когда я задавал ему этот вопрос, в глазах моих, помнится, стояли слезы.

— Никакого чуда я не совершил, — сказал он мрачно, опуская на землю другого кролика. — Скорей наоборот, напортачил. Жили-были два обыкновенных, жизнерадостных кролика Мопси и Флопси; в один прекрасный день я их усыпил, а проснулись они вот такие. Теперь они потеряли всякий интерес к размножению, которое в прошлом доставляло им столько радости. Но завтра я их верну к прежнему состоянию.

— Скажи мне, Бакстер, если твои руки могут делать такое, чего они не могут делать?

— Я мог бы заменять изношенные сердца богачей здоровыми сердцами бедняков и получать за это бешеные деньги. Но мне не нужно больше, чем у меня есть, и было бы жестоко вводить миллионеров в подобное искушение.

— Ты говоришь об убийстве, Бакстер, но ведь в нашу анатомичку поступают трупы людей, умерших от несчастного случая или естественных причин. Если ты в состоянии использовать их неповрежденные органы и члены для лечения живых, ты можешь оказать человечеству большее благодеяние, чем Пастер и Листер, — повсеместно хирурги превратят мертвую науку в живое, воскрешающее искусство!

— Если бы медики так стремились спасать человеческие жизни вместо того, чтобы делать на них деньги, — сказал Бакстер, — то они бы объединились ради предупреждения болезней, а не лечили их каждый сам по себе. Источник большинства болезней известен по крайней мере с шестого века до рождества Христова, когда греки чтили Гигиену как богиню. Солнце, движение и чистота, Свичнет! Свежий воздух, хорошая вода, правильное питание, опрятные и просторные жилища для всех — и строгий правя гельственный запрет на все виды работ, ведущих к нарушению этих условий и отравляющих людей.

— Невозможно, Бакстер. Британия превратилась во всемирную фабрику. Если социальное законодательство урежет доходы британской промышленности, Германия и Америка наложат лапу на мировой рынок и тысячи людей умрут голодной смертью. Едва ли не треть продовольствия Британия ввозит из-за границы.

— Все точно! Так что пока мы не лишимся мирового рынка, британскую медицину будут использовать как благопристойную ширму, скрывающую жестокие дела плутократов. Моя бесплатная работа в заводской клинике тоже поддерживает эту ширму. Она успокаивает мою совесть. Чтобы пересадить хотя бы желудок, нужна операция длительностью в тридцать три часа. И прежде чем начать, я должен потратить не меньше двух недель, чтобы отыскать и подготовить тело, совместимое с телом пациента. За это время несколько моих обездоленных пациентов умрут или измучатся от нестерпимой боли без рутинной хирургической помощи.

— Зачем тогда тратить время на совершиенствование отцовских методов?

— Тут есть личные причины, о которых я не скажу тебе, Свичнет. Я понимаю, что это звучит не по-дружески, но теперь я вижу, что другом моим ты и не был никогда, а только терпел общество жалкого, безобидного сумасшедшего, потому что другие, хорошо одетые студенты твое общество терпеть не хотели. Но не страшись будущего, Свичнет, ты же умный человек! Не блестящего ума, пожалуй, но надежный и предсказуемый, а эти качества ценятся. Через несколько лет ты станешь преуспевающим больничным хирургом. Ты получишь все, чего жаждешь: богатство, уважение, друзей и красавицу жену. А я буду по-прежнему пытать счастья на более одиноких путях.

Разговаривая, мы вновь вошли в дом и поднялись в полутемную прихожую, где на персидских коврах нежились пять собак. Почуяв нерасположение ко мне хозяина, они вытянули шеи, навострили уши, повернули морды в мою сторону и застыли, как сфинксы с головами псов. На лестнице над собой я скорее почувствовал, чем увидел, голову в белом чепце, склонившуюся над перилами, — вероятно, старая служанка или экономка.

— Бакстер! — прошептал я умоляюще. — Безумием было с моей стороны говорить такие вещи. Поверь, я не хотел тебя обидеть.

— Не поверю. Разумеется, ты хотел меня обидеть и обидел сильнее, чем думаешь. До свидания.

Он распахнул передо мной входную дверь. Меня охватило отчаяние. Я сказал:

— Боглоу, ведь у тебя нет времени заниматься публикацией открытий отца и твоих усовершенствований, так дай мне все записи! Я жизнь посвящу их обнародованию. Я всюду отмечу твое авторство, всюду, и ни разу не посягну на твое драгоценное время. А когда поднимется вселенский шум — ведь эти открытия поведут к яростным спорам, — я буду защищать тебя, я буду твоим цепным псом, как Гексли был цепным псом Дарвина! А теперь Свичнет будет цепным псом Бак-стера!