Любите ли вы Брамса?

– Мне сюда, – сказала она.

Он молча вышел из машины, открыл дверцу. Вид у него был надутый и печальный.

– Еще раз спасибо, – сказала она.

– Не за что!

Она шагнула к подъезду и оглянулась. Он смотрел ей вслед, неподвижно стоя у машины.

Глава 3

Чуть ли не четверть часа Симон искал, куда бы приткнуть машину, и наконец поставил ее в полукилометре от своей конторы. Он работал у одного приятеля своей матери, знаменитого и ужасно противного адвоката, терпеливо сносившего все выходки Симона по причинам, о которых юноша предпочитал не думать. Временами ему страстно хотелось довести своего шефа до белого каления, да мешала лень. Ступив на тротуар, он ушиб ногу и тотчас же захромал с покорно-томным видом. Женщины оглядывались ему вслед, и Симон физически, спиной чувствовал, что они думают про себя: «Как жаль, такой молоденький, такой красавец – и калека!» Хотя внешность не прибавляла ему самоуверенности, он с облегчением твердил про себя: «У меня ни за что не хватило бы духу быть уродом». И при этой мысли ему мерещилось аскетическое существование то ли в качестве отверженного художника, то ли пастуха в Ландах.

Прихрамывая, он вошел в контору, и старая мадемуазель Алис бросила на него полуласковый, полускептический взгляд. Ей были известны все фокусы Симона, она относилась к ним снисходительно, но сокрушалась. При такой внешности и живом уме он мог бы стать знаменитым адвокатом, будь у него хоть на грош серьезности. Он приветствовал ее преувеличенно торжественным поклоном и уселся за свой стол.

– С чего это вы вдруг захромали?

– Я не по-настоящему. Ну, кто там кого укокошил сегодня ночью? Неужели же мне никогда не попадется прекрасное стопроцентное преступление, что-нибудь действительно ужасное?

– Вас утром три раза спрашивали. Сейчас половина двенадцатого.

Слово «спрашивали» означало, что спрашивал Симона сам шеф. Симон поглядел на дверь.

– Я поздно проснулся. Зато видел нечто прекрасное.

– Женщину?

– Да. Знаете, лицо очень красивое, нежное такое, чуточку осунувшееся… а движения… ну, словом, такие движения… Страдает от чего-то, а почему, неизвестно…

– Вы бы лучше просмотрели дело Гийо.

– Ладно.

– А она замужем?

Этот вопрос вывел Симона из состояния глубокой задумчивости.

– Не знаю… Но если и замужем, то замужество неудачное. У нее были денежные затруднения. Потом они уладились, и она сразу повеселела. Я очень люблю женщин, которые радуются деньгам.

Мадемуазель Алис пожала плечами:

– Значит, вы всех подряд любите!

– Почти всех, – уточнил Симон. – За исключением очень молоденьких.

Он открыл папку с делом. Дверь распахнулась, и мэтр Флери просунул голосу между створками.

– Мсье Ван ден Беш… на минуточку!

Симон переглянулся с секретаршей. Потом поднялся и прошел в кабинет, обставленный в английском стиле, ненавистный ему своим безукоризненным порядком.

– Вам известно, который час?

Мэтр Флери пустился превозносить точность, трудолюбие и закончил свою пространную речь похвалой своему собственному долготерпению и долготерпению мадам Ван ден Беш. Симон глядел в окно. Ему казалось, будто когда-то, очень давно, он уже присутствовал при точно такой же сцене, всю свою жизнь проторчал в этом кабинете английского стиля, вечно слушал эти речи; ему чудилось, будто что-то невидимое сжимает его кольцом, душит, грозит умертвить.

«Что я, в сущности, делал, – внезапно подумалось ему, – что я делал целых двадцать пять лет: только переходил от одного учителя к другому, вечно меня распекали, да еще считалось, что мне это должно быть лестно!» Впервые в жизни этот вопрос встал перед ним с такой остротой, и он машинально произнес:

– Что же я делал?

– Как что? Вы, дружок, вообще ничего не делали, в этом-то вся трагедия: вы ничего не делаете.

– Думаю даже, что я никого никогда не любил, – продолжал Симон.

– Я вовсе не требую, чтобы вы влюбились в меня или в нашу старушку Алис, – взорвался мэтр Флери. – Прошу вас только об одном – работайте. Есть пределы и моему терпению.

– Всему есть предел, – раздумчиво подхватил Симон. Он почувствовал себя погрязшим в мечтах, в бессмыслице. Будто он не спал дней десять, не ел, умирает от жажды.

– Вы что, издеваться надо мной вздумали?

– Нет, – ответил Симон. – Простите, пожалуйста, я приложу все старания.

Пятясь задом, он вышел из кабинета, сел за стол и, не замечая удивленного взгляда мадемуазель Алис, обхватил голову руками. «Что это со мной? – думал он. – Да что же это со мной?» Он пытался вспомнить: детство, проведенное в Англии, студенческие годы, увлечение, да, увлечение в пятнадцать лет подругой матери, которая и просветила его в течение недели; легкая жизнь, веселые друзья, девушки, дороги под солнцем… все кружилось в памяти, и ни на чем он не мог остановиться. Возможно, ничего и не было. Просто было ему двадцать пять лет.