40  

Было что-то такое в движении машин, в шуме, толпе, в преувеличенно правильных геометрических очертаниях возносящихся к небесам зданий, улиц и авеню (я никогда даже не слышала об ОКК, который был бы распланирован так тщательно и скрупулёзно, как Манхэттен). А может, во всём этом вместе взятом. Но что бы там ни скрывалось, я чувствовала, что оно мне не по нраву.

Стояла пронизывающе-холодная ветреная субботняя ночь. В исполинском городе на Восточном побережье, где всего пара дней отделяла меня от Рождества, я сидела за столиком маленького кафе на 42-й улице и дожидалась, пока в кинотеатре закончится сеанс. Было одиннадцать часов вечера.

Во что играет Линтер? Наверное, он уже успел посмотреть Близкие контакты [73] не менее семи раз.

Я поглядела на часы, пригубила кофе, оплатила счёт и вышла. На мне были толстые перчатки, шапка и вязаное пальто, сапоги с голенищами до колен и плисовые брюки.

Прогуливаясь, я внимательно разглядывала всё вокруг, хотя пронизывающий ветер в лицо доставлял изрядные неудобства.

Этот город был непредсказуем. Он напоминал мне джунгли.

Если Осло походил на затерянный между скал садик, Париж — на театральный партер или цветник со своими причудами и тенистыми уголками, где подчас внезапно налетают порывы свежего ветра, Лондон — на заброшенный, на скорую руку бездарно модернизированный музей с консервированным воздухом, Вена представлялась преувеличенно-серьёзной, крахмально-воротничковой версией Парижа, а Берлин — местом послеобеденного пикника среди развалин барочной усадьбы, то Нью-Йорк походил на дождевой лес, кишащие миазмами и бактериями, скрывающие небо, хищно тянущиеся со всех сторон джунгли. Он был полон древоподобных колонн, царапающих небесный свод и опирающихся на химерическое смешение корней внизу, где кипела упадочная повседневная жизнь человеческого муравейника. Он весь был из стали и камня, да ещё иногда из отражавшего солнце стекла. Он был похож на корабль. Воплощённая живая машина.

Я бродила по улицам. Мне было не по себе. Капризный был на расстоянии вытянутой руки, мне стоило нажать кнопку на терминале, и он бы примчался мне на помощь, но я чувствовала исподволь подползающий страх.

Мне никогда в жизни не было так страшно.

Я дошла до конца 42-й и осторожно пересекла Шестую Авеню, а оттуда неспешно направилась к зданию кинотеатра. Люди выходили из вестибюля, поодиночке, парами и группами, зябко ёжась и поднимая воротнички, потирая руки в поисках хоть какого-то тепла, или просто стояли, отыскивая взглядами такси. От их дыхания в воздухе повисла напоминавшая формой морское судно полоса тумана, медленно ползущая во мраке от фойе к огням уличного траффика на проезжей части. Линтер вышел одним из последних. Он показался мне ещё бледнее и измученнее, чем в Осло. Но в его лице было и что-то новое, неожиданно яркое, быстрое. Он энергично помахал мне и подошёл поближе. На нём был желтовато-коричневый плащ. Он тщательно застегнул его, потом машинально чмокнул меня в щеку, роясь в карманах в поисках перчаток.

— Привет-привет. Ты такая холодная. Поела чего-нибудь? Я проголодался. Пойдём перекусим?

— Привет. Нет, мне не холодно. Я не голодна. Я пришла повидать тебя. Как ты?

Он широко улыбнулся.

— Лучше не бывает.

Но по его виду я бы так не сказала. Он выглядел лучше, чем мне помнилось, но фигура его изобличала постоянное недоедание. Волосы растрепались. Я подумала, что стремительная, резкая, изматывающая жизнь в большом городе его порядком истощила.

Он потряс мою руку.

— Пойдём погуляем. Я хочу с тобой поговорить.

— Хорошо.

Мы пошли по тротуару. Вокруг витали трудноразличимые запахи, сияли бесчисленные рекламные вывески, раздавался непрестанный галдёж — белый шум человеческого существования. Фокальная точка мирового бизнеса, понимаете ли. Как они всё это переносят? Толстые, иногда гротескно обрюзгшие женщины. Сумасшедшие взгляды. Остывающие в переулках пятна рвоты и брызги крови. Все эти знаки. Рекламные слоганы. Световые вывески. Картинки. Все они перемигивались, сверкали, возбуждали, подавляли, манили, складывались в таинственную грамматику светоносного газа и нитей накала.

Это был этологический эпицентр, душа машины, нулевая точка.

Ground Zero[74] их всепланетной коммерческой энергии. Я ощущала её почти физически, как неспокойную гладь стеклянной реки, на берегах которой высились недреманными стражами башни света и тьмы, вгрызаясь в тёмные небеса, посылавшие земле ленивые заряды снежной крупы.

  40  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×