Символ веры третьего тысячелетия

Солдат наклонил голову и вприпрыжку побежал к воротам, попробовал толкнуть их и, довольный, отступил, когда они легко подались. Он вернулся к вертолету и взял доктора под руку и, пригибая спутника к земле подальше от работающего винта, поволок свой груз к воротам.

– Пошевеливайся, ладно? – крикнул вслед им Билли. – Заглушить движок не рискую – заведемся ли. Нам еще до Гаттераса добираться.

Солдат наддал шагу. Кристиан послушно плелся рядом. Впереди них вырисовывался тянущийся через двор сводчатый проход высотой футов в двенадцать, переходивший в короткий широкий тоннель, который вел, очевидно, к дверям. Не сбавляя шага, солдат подвел Кристиана к ступени перед дверью и постучал в нее.

– Эй! – крикнул он. – Эй, там, внутри, мы здесь!

Он положил руку на большую медную ручку, и надавил на нее, дверь открылась. За ней обнаружился длинный широкий холл, очень чистый, пустынный и без всяких украшений, пол был вымощен ромбовидными плитами черного и белого мрамора с маленькими красивыми вставками по углам. Вот ведь дикое место, – подумалось солдату, незнакомому с образцами классической простоты интерьеров.

– Вот удача, док! – сказал солдат и дружески пихнул Кристиана к столику, отчего тот влетел в холл и, споткнувшись о ступеньку, остановился, удивленно оглядываясь.

– Вы только пройдите туда дальше, док, – сказал солдат. – Они там, ждут вас!

Солдат повернулся и изо всех ног бросился обратно через двор, в ворота. Как человек хозяйственный, он задержался, чтобы плотно прикрыть ворота, а потом вскочил в вертолет, который тут же сорвался с места.

– Порядок? – спросил Билли, пока солдат устраивался рядом с ним, готовясь насладиться своим первым и, возможно, последним полетом: их подразделение всегда перевозили на грузовиках.

– Наверно, порядок. Я, правда, не видел никого. Так я ж торопился – не смотрел я…

– Эй, парень, а покрытие во дворе? – крикнул Билли. – Из чего оно, а?

Солдат уставился на него, затем рассмеялся:

– Черт, я так спешил… Когда мне было посмотреть-то!

Вертолет, ревя, летел к Гаттерасу. Под ним, скользя и переливаясь, мерцали прозрачные воды Палмико Саунда.

– Ух ты! – вдруг вскрикнул солдат, показывая вниз. – Черт возьми, вы видите? Там рыба!

Косяк большим темным веретеном скользил под водой – медленнее, чем железная стрекоза над ним, но все же быстро – как будто там, под водой, они слышали шум в небе и удирали от этого прожорливого птеродактиля, готового спикировать вниз, сцапать и сожрать.

Билли и солдат были так заняты, гадая, акулы это или дельфины, или небольшие киты, что не заметили, как одна из огромных лопастей пропеллера ротора оторвалась и с визгом отлетела. Сверкающая капля в небе содрогнулась и упала. Обломок лопасти достиг моря первым, ударил в небольшое суденышко и заставил его закачаться на поверхности воды, как поплавок. Обломок же продолжал свой путь. Он прорезал толщу воды, воткнулся в дно, накренился и лег среди песка и водорослей, вдали от любопытных глаз. Волны плескались. Море будто облизывалось: ни дать ни взять кошка, пообедавшая мышкой.

В холле было очень холодно и так ослепительно чисто, что Кристиан на мгновение зажмурился, а потом посмотрел вверх. Над ним был огромный купол из матового стекла, пропускавшего чистый мягкий свет, стальной каркас купола отбрасывал на пол четкие тени, нарушавшие геометрический узор пола. Лестницы Джошуа не увидел – только четыре арки, соединенные длинной голой стеной, и большие деревянные двери, которые, казалось, почернели от времени. В самом конце холла – белая ниша, и в нем – бронзовая статуя футов в семь, поздневикторианская копия скульптуры Праксителя «Гермес, держащий младенца Диониса» – с лицом прекрасным и загадочным. Бог был прекрасен, но слеп: скульптор не одарил его глазами. На его изогнутой руке сидел ребенок – миленький, пухленький, протягивающий ручонки – и тоже безглазый. Перед ними – небольшой квадратный бассейн с водой цвета аквамарина, в котором плавала одна прекрасная темно-голубая водяная лилия с желтым стебельком и тремя изумрудными листками.

– Пилат! – позвал доктор Кристиан, его голос прокатился по холлу и отозвался эхом. – Пилат, я здесь! Пилат!

Но никто не вышел. Никто не отозвался. Черные двери не открылись, бронзовые слепцы не шелохнулись, лилия затрепетала.

– Пилат! – закричал он и его собственный голос отозвался, постепенно затихая: – илат!… илат!… илат!