Дикая роза

Энн почти не видела Дугласа Свона после отъезда Рэндла — с того вечера, когда злосчастному священнику пришлось ретироваться, столь явно уронив свое достоинство. Тогда же серьезно заболела его мать, и он уехал за ней ухаживать. Таким образом, у неё ещё не было случая обсудить со своим духовным наставником новую ситуацию — если посчитать её новой. И сейчас она была далеко не уверена, прельщает ли её перспектива выслушивать его утешения, а может быть, и советы. Ей часто казалось, что Дуглас Свон, возможно по профессиональным соображениям, толкует характер Рэндла слишком оптимистически. Нельзя было сказать того же о Клер, от которой Энн успела наслушаться бурных соболезнований и которая расписывала Рэндла в самых зловещих красках. Целомудренная симпатия Дугласа к Энн, конечно, не оставалась для неё секретом. Со своей стороны она проявляла несколько болезненный интерес к супругу Энн, как бы смакуя его эксцессы. Энн уже давно чувствовала, что Рэндл сильно занимает воображение Клер, и, когда после какого-нибудь очередного рэндлианского безобразия Клер восклицала с особенной горячностью: «От моего мужа я бы такого не стерпела! Я бы ушла!», Энн чувствовала в своей приятельнице прямо-таки тоску по неистовой страстности, тоску, которую мягкий, рассудительный Свон едва ли был способен утолить.

Однако в самое последнее время (как подозревала Энн, следуя увещеваниям в письмах Дугласа) Клер сменила свое «Довольно терпеть такое обращение, дорогая!» на «Он вернется, дорогая, вот увидите». В том же духе, несомненно, будут и изустные увещевания самого Свона; и Энн, спускаясь по лестнице, испытывала чувство вины и безнадежности. Ее долгая битва с Рэндлом, казалось, постепенно лишала её всех непреложных ценностей, которыми она жила, словно у неё исподволь, кусочек за кусочком, отнимали реальный мир и прятали его в каком-то неизвестном ей месте. В самих ценностях она от этого не разуверилась. Она не ждала, что внезапный поворот выключателя осветит совершенно новую для неё сцену. Но было уныние, была пустота. Не может она стать такой, какой её хотели бы видеть другие. Это она чувствовала, готовясь выслушать слова, которые, несомненно, скажет ей Дуглас. И в то же время, подходя к дверям гостиной, она просто радовалась посещению друга.

Дуглас Свон, стоявший у окна, повернулся к ней с приветственным восклицанием. Здороваясь с ним, Энн сердито отметила, что Миранда опять устроила посреди комнаты «кукольный дурбар». Ее «маленький народец» или «маленькие принцы», как она их иногда называла, в полном составе расселись полукругом на полу. Картина получилась яркая и страшноватая, поскольку вкусы по части одежды и украшений были у «маленького народца» экзотические и варварские.

— Дорогая Энн, — заговорил Дуглас, обходя кукол, — дорогая… — Он взял её за обе руки и потянул к диванчику в оконной нише. Глаза его излучали сочувствие.

Энн высвободила руки и сказала бодрым голосом:

— Страшно рада, что вы вернулись, Дуглас, и как мило, что сразу меня навестили. — Потом вспомнила, почему он уезжал, и устыдилась, что только о себе и думает. — Но как здоровье вашей мамы? Надеюсь, ей получше?

Дуглас покачал головой.

— К сожалению, нет. На улучшение мало надежды. Вернее, нужно свыкнуться с мыслью, что надежды нет. Конец её пути уже близок.

— Какое несчастье! — Энн сжала ему руку, и оба сели.

— «Распад и смерть повсюду видим мы», — сказал Дуглас. — Нужно это принять. Но разлуки эти причиняют страшную боль. Боюсь, в этом сказывается недостаток веры.

Недостаток веры, подумала Энн. А у неё есть вера? Верит она, что ещё когда-нибудь увидит Стива? Нет. А между тем в бога она верит. Иначе нельзя. Бедный Дуглас!

— Я находил в родителях такую поддержку, — сказал он, — такую неизменную поддержку. Наверно, мне посчастливилось.

Энн посмотрела в окно. По лужайке мчалась Миранда, помахивая над головой, как тамбуринами, двумя белыми эмалированными мисками, в которых она каждый вечер выставляла своим ежам молоко. А Миранда находит в ней «поддержку»? В последние дни дочь держалась с нею холоднее обычного, даже перестала называть её мамочкой, а внимание её, когда было нужно, привлекала возгласами вроде «О!» или «У!». Да что там, трещина в её отношениях с Мирандой появилась ещё со смерти Стива. И с Рэндлом тоже. Словно все винили её за смерть Стива. А может быть, дело в том, думала она иногда с обидой, что другим хотелось кого-то винить, а ей нет, вот она и оказалась вместилищем для их обвинений.