— Вот видишь? — кивнул Джон, переводя взгляд с Джейка и Рики на меня. — Все вполне в норме. Теперь твоя очередь, малыш.
— Моя очередь?
— А что такого? — Он выглядел немного удивленным. — Признайся. Если Джейк мужественно поделился с нами лыжным инструктором своего друга…
— Да, в самом деле, — сказал Джейк.
— А я великодушно рассказал про всеамериканского бегуна, поглощателя бифштексов, этого сукина сына, то, — он затянулся сигарой, — пора, — отпил кофе, — и тебе…
Я сделал глубокий вдох и выдох.
— Мне не в чем сознаваться.
— Нет, так не пойдет! — сказал Джон.
— Нет же, — сказал я, — я бы рассказал, но ни в пятнадцать, ни в шестнадцать, ни в семнадцать со мной ничего подобного не приключалось. С восемнадцати и после — ничего. В девятнадцать? Двадцать? Ноль. С двадцати одного до двадцати шести — только мои сочинения. Несколько девушек, но больше как приятельницы. Pэй Харрихаузен все свое либидо вкладывал в динозавров, а я свое либидо — в ракеты, Марс, пришельцев и одну-двух несчастных девушек, которые после чтения моих рассказов удрали от скуки через час…
— Ты не хочешь сказать? — спросил Джейк.
— Ровным счетом ничего? — обвинил меня Джон.
— Хотелось бы, чтобы был какой-нибудь тренер по гимнастике, лыжный инструктор, — признал я, — хотел бы, чтобы мне повезло, как вам обоим, и меня сразила бы небольшая лихорадка. Но никаких странностей, отклонений, аномалий. Скучновато, правда?
Я посмотрел на Рики. Она сгорала от восхищения, но промолчала.
— Нет, серьезно? — сказал Джон.
— Чего уж там, — сказал Джейк. — Все мы прошли через эти грязные страстишки.
— А я — нет, — моргнул я. — Никаких мальчиков Давидов. Только Афродита и Венера Милосская. Девичьи попки, а не мальчишечьи задницы. Я понимаю, что это делает меня необычным. Я пытался. Я очень старался. Но не смог влюбиться в Хьюго Динвиди, моего школьного тренера по гигиене в Лос-Анджелесе.
— Не верю! — сказал Хьюстон.
— Я тоже, — сказал Викерс.
— Джон, теперь о тебе, — сказал я. — Я влюблен в тебя. Но это совсем другое, понимаешь?
Он отпрянул:
— Ну конечно понимаю.
— А ты, Джейк, — сказал я, — не запирай сегодня на ночь дверь. Я к тебе постучусь.
Я увидел, как сдувается его монгольфьер.
— Разумеется, — сказал он.
— Ура-а! — Рики вскочила из-за стола, поцеловала меня в щеку и выбежала из комнаты. — Браво!
«Кровавую Мэри» пили в молчании.
В этой тишине я сказал себе: «Будь начеку». Я положил еще кусок омлета и сел, ожидая, что Джон вновь перейдет в наступление.
— Насчет твоих денег, — промолвил наконец Джон.
— Нет у меня никаких денег.
— Ну, тех, которые ты получишь, малыш, в мае от этих милых людей в Нью-Йорке.
— А, ты об этом, — сказал я, нарезая полоски из своего тоста, не обращая внимания на взгляды.
— Ты слушаешь? Джейк, ты не согласен? Мы идем завтра в Феникс-парк, выбираем лучшую лошадь в восьми заездах и ты ставишь всю сумму на одну лошадь. Или пан, или пропал! Ну как тебе?
— Не-а, — сказал я наконец.
— Это что за ответ? Это даже вопреки принятым правилам грамматики.
— «Не-а»? А по мне, так нормально. Не-а.
— Черт бы тебя побрал! — вскричал Джон. — С кем я связался? С трусишкой? С дрестуном? С мокрицей?
— Все в точку, — признался я. — Чем и горжусь.
— Моби Дик плюнул бы тебе в рожу.
— Вполне возможно.
— Мелвилла стошнило бы от тебя.
— Не сомневаюсь.
— Хемингуэй не сел бы рядом с тобой в двухместном нужнике из-за несоответствия мужского опыта.
— Это я не стал бы делить с ним свой нужник.
— Ты полюбуйся на него, Джейк.
— Любуюсь.
— Он отказывается!
— Обделался.
— Именно, — сказал я и встал.
К тому времени у меня разболелся живот. Я достал телеграмму из кармана. Это был чистый лист бумаги. Без единого слова. Всего за один этот жуткий час им удалось выжечь, вытравить, стереть и уничтожить слова, новость, радость.
Мне понадобится уединиться в тихой комнате в Дублине с чистым клочком бумаги, поднести к нему зажженные спички, чтобы проступили слова: «Тебе присудили премию. Ты что-то значишь. Ты в порядке» — или что там еще было написано сегодня утром в девять часов. Что бы там ни было, теперь я не мог этого прочесть.
Я мог бы бросить бумажку на пол, но увидел, как Джон дожидается, когда ему доставят это удовольствие. Я скомкал телеграмму и запихнул в карман.