Коллекционер

Ванна — какое наслаждение! Я знала, он может ворваться в любой момент, дверь не только не запирается, даже не прикрывается плотно (к полу привинчен деревянный брусок). Но я почему-то была уверена, что он не войдет. И это так замечательно — увидеть наконец ванну, полную восхитительной горячей воды, и нормальный унитаз; мне стало как-то почти безразлично, войдет он или нет. Я заставила его ждать долго-долго. За дверью. Он не возражал. Был «добрым».

Но я придумала, как отправить весточку о себе. Положу записку в пузырек и спущу в унитаз. Можно обвязать пузырек яркой ленточкой. Может быть, кто-нибудь и увидит. Кто-нибудь где-нибудь когда-нибудь. В следующий раз так и сделаю.

Прислушивалась, может быть, услышу — идет машина. Ни одной. Слышала крик совы. Пролетел самолет.

Если бы люди знали, над чем они летят.

Все мы вот так и летим, каждый в своем самолете.

Окно в ванной забито досками. Огромные винты. Искала оружие. Повсюду — под ванной, за трубами. Нигде ничего. Только если бы и нашла, не знаю, как бы я его использовала. Я постоянно слежу за ним, а он — за мной. Не оставляем друг другу ни одного шанса. Он на вид не такой уж сильный, но все равно много сильнее, чем я. Нужно застать его врасплох.

Все кругом заперто-перезаперто. На входной двери в подвал есть даже ревун от воров.

Он все предусмотрел. Я думала, положу записку в белье, приготовленное для прачечной. Но он не сдает белья. Когда я его спросила про простыни, он сказал: «Я куплю новые, только скажите, когда надо».

Одна надежда на затею с унитазом.

Минни, это я не тебе пишу, просто разговариваю сама с собой.

Когда я вышла из ванной в блузке, которую он для меня купил — я выбрала наименее ужасную, — он встал. (Все это время он сидел у двери в ванную.) Я почувствовала себя словно юная красавица на балу, спускающаяся по великолепной мраморной лестнице. Он был сражен. Думаю, тем, что увидел меня в «его» блузке. И с распущенными волосами.

А может быть, просто его потрясло то, что я сорвала кляп. Ну, во всяком случае, я ему улыбалась и всячески подъезжала, и он позволил мне побыть без кляпа и даже походить по дому. Шел за мной по пятам. Я хорошо понимала, стоит сделать опрометчивый шаг, и он сразу бросится на меня.

Наверху комнаты — очаровательные сами по себе, но затхлые, нежилые. Какой-то странный, мертвый воздух. Внизу — то, что он называет «зала» (совершенно в его стиле), — очень красивая комната, намного просторнее всех других, в форме не правильного квадрата — совершенно неожиданно в этом доме, и с огромной балкой под потолком. Балка опирается на три других, стоящих вертикально, и делит комнату пополам. Неожиданные углубления в стенах, не правильные углы, другие балки, поменьше, — никакой архитектор ничего подобного не придумал бы и за тысячу лет. И вся эта красота уничтожена, убита обстановкой. Фарфоровые утки над прелестным старинным камином. Я не могла этого вынести. Попросила его связать мне руки впереди, а не сзади, сняла уток с крючка и разбила о плиты камина.

Это его обидело почти так же, как та пощечина, что я влепила ему, когда он не дал мне сбежать.

Он вынуждает меня быть иной, мне хочется скакать вокруг него, поражать, ослеплять, приводить в замешательство. Он такой тугодум, лишенный воображения, лишенный жизни. Словно цинковые белила. Я понимаю, что против воли поддаюсь его влиянию. Его тирании. Она заставляет меня менять обличья, разыгрывать спектакли. Красоваться. Ненавистная тирания слабых. Это Ч.В. как-то раз сказал.

Ординарность — бич цивилизации.

Но он настолько ординарен, что это делает его неординарным.

Он фотографирует. Хочет сделать мой «портрет».

Потом были бабочки. Наверное, это даже красиво. Да. Они красиво подобраны и уложены, их бедные мертвые крылышки распростерты все под одним углом. И мне было так жаль их, бедных, мертвых: они — такие же его жертвы, как я. А тех, которыми он больше всего гордится, он называет «аберрации»!

Внизу он позволил мне смотреть, как он готовит чай в наружном подвале, произнес какую-то нелепость, и я рассмеялась — или хотела рассмеяться.

Ужасно.

Я вдруг поняла, что тоже схожу с ума, что он жесток и коварен. Конечно, для него не имеет значения все, что я ему наговорила. Что я разбила его злосчастных уток. Потому что я здесь, в его доме, смеюсь с ним вместе и наливаю ему чай, словно я — его лучший друг или возлюбленная. Это и есть безумие, ведь он меня похитил!