Альковные секреты шеф-поваров

Грег смущенно ерзает, бросает на меня побитые взгляды, убирает со лба фантомную челку — волосы ушли, а привычка осталась.

— Ну, сначала я просто родителей боялся огорчить. Мой отец, простой грубый ирландец из южного Бостона, не понимал, как мужик может возиться с кастрюлями. Не говоря уже про большее. Поэтому я в юности старался вести себя как настоящий мужчина, притворялся удалым бабником. Но это была маска, конечно. В один прекрасный момент я понял, что уродую свою жизнь в угоду упертому тирану, с которым ничего общего не имею, которого даже не люблю толком… В общем, по-настоящему я начал жить только здесь, в Сан-Франциско.

Теперь уже мой черед сидеть как на иголках.

— А как же насчет Шотландии? Вы действительно дружили с де Фретэ?

— Ну да.— Томлин холодно ухмыляется.— Если иметь в виду, что Алан называет друзьями врагов, которые ему симпатичны.

Я согласно киваю. Трудно представить, чтобы такого человека, как де Фретэ, кто-нибудь искренне любил. Я даже исключил его из списка кандидатов в отцы, формально мотивировав тем, что с таким чудовищным брюхом это генетически невозможно. Выбор, конечно, небогатый, но по мне, с точки зрения будущих прогнозов, уж лучше иметь в отцах прожженного педрилу, чем жирного борова. Голубым-то я уж точно не стану, можно не бояться… И все же: трахнул ли он мою мамку? Вот вопрос!

— Знаешь, я ведь приехал в Эдинбург ненадолго. Так, на выходные. А потом остался: город понравился, работа в «Архангеле» подвернулась. Странно, конечно… Из всей Западной Европы это, пожалуй, самое неподходящее место для голубых. По крайней мере в те времена так казалось. И тем не менее именно там я впервые открылся. Начал посещать «Кенилворт», «Веселый утенок»…

— А в «Архангеле»-то вы работали? В январе восьмидесятого?

— Безусловно, безусловно… Оттуда поехал в Лион, французы предложили работу, потом в Калифорнию перебрался…

Опять чертов педик юлит, уходит от ответа!.. И вдруг его интонация резко меняется.

— Дэнни, послушай. Я тебе должен кое-что сказать.— Он пристально смотрит на меня. Знакомый гребаный взгляд! Так смотрят начальники и школьные учителя. И ночные бармены, перед тем как выставить тебя на улицу. Взгляд, не сулящий ничего хорошего.— Я никогда не спал с твоей матерью. Вообще ни с одной женщиной в Эдинбурге не спал.

Я чувствую, как линолеум уходит из-под ног — вместе с фундаментом, сваями, землей… Звуки тонут в нарастающем фоновом звоне. Краем глаза я замечаю резиновое лицо голубого официанта, беззвучно шевелящее губами. Томлин тоже что-то говорит с идиотской педерастической ухмылкой… Звон, ничего не разобрать… Надо же так обмишуриться! Махрового педрилу принять за родного отца!

— Что, ни одного раза? Ни с одной женщиной?— Я не слышу собственного голоса.

— Нет, ни разу. Хотя приятельницы у меня были. А с одной я вообще очень крепко дружил. С Беверли, твоей матерью.

Ага, вот как! Милая парочка: знойный педик и панкушка-хулиганочка.

— А у нее парень был, они после смены встречались. Кажется, тоже к кулинарному делу имел отношение. Толи повар, то ли…

— Как его звали?!— В моем голосе скрежещет горечь, по кишкам ходит огонь.

— Не помню… Хороший парень, добрый.

У меня от злобы мышцы сводит, сижу как деревянный. Вздыхаю, чтобы успокоиться.

— Как он выглядел?

— Дэнни, пойми, давно это было…— Томлин опять начинает ерзать.— Я уже все забыл. Помню только: приятный. А больше ничего…

— Так постарайтесь!

— Не могу! В самом деле ничего не помню… Двадцать лет прошло. А выдумывать не хочу. И так уж тебя столько за нос водил… Дэнни, я не тот, кого ты ищешь. Мне очень жаль, поверь… Но что я могу поделать!— Он практически умоляет.— И знаешь, что самое странное?

Я ничего не отвечаю. Самое странное — это он. Сидящий передо мной гребаный монстр.

— У меня была их фотография: твоей матери и ее парня. В ящике лежала. Но когда Пауль ушел… в общем, все мои снимки уехали в Атланту. Он по ошибке взял не тот ящик.— Томлин поднимает наполненные слезами глаза.— Боже, представляю, как это глупо звучит…

— Это точно.— Я с треском поднимаюсь.— Глупее некуда.

Старый плюгавый пидор! Пудрил мне мозги, потому что запал на мою задницу. Ненависть факелом пляшет в груди, на короткий миг достигает критической отметки… Нет. Я слишком хорошо знаю, куда ведет эта дорожка. Слишком хорошо. Задумчиво кивнув, я просто разворачиваюсь — и ухожу прочь, лавируя между столиками, оставив нелепого жеманного повара дожидаться двух заказанных обедов.