Альковные секреты шеф-поваров

Скиннер ответил взглядом, исполненным такой яростной, клокочущей, концентрированной ненависти, что неуютно стало не только Кибби, но и всему залу. И взгляд этот не был мимолетным: Скиннер буравил оппонента, изучал, препарировал его душу, пока тот наконец не заморгал и не опустил в смущении голову. А Скиннер продолжал смотреть и не собирался отводить глаз. Пусть только хоть один мерзавец попробует что-нибудь сказать! Они хотят поговорить о взятках, о коррупции? Что ж, он готов к разговору! Этот гнойник давно пора расковырять!

Атмосфера в зале накалялась. Колин Макги прочистил горло и сказал:

— Думаю, для начала надо подсчитать, во что обойдется переход на новые процедуры. А что до возможных нарушений, то прежде чем делать выводы, нужны доказательства. Тогда можно говорить о перестройке. А менять зарекомендовавший себя порядок лишь на основании слухов и сплетен — это абсурд!

Кибби хотел было кивнуть, но не мог пошевелиться: Скиннер его словно загипнотизировал.

Купер почуял, что обсуждение заруливает в опасные воды. Воспользовавшись замешательством, он перехватил инициативу и объявил конец собрания. Все встали. Скиннер торопливо собрал бумаги и устремился к выходу.

— Это что за одеколон, Дэнни?— окликнул Боб Фой. Скиннер дал по тормозам и крутанулся на сто восемьдесят:

— Что?!

— Да ничего, мне даже нравится,— по-змеиному улыбнулся начальник.— Очень характерный запах. Интересный.

— Я не…— начал Скиннер и осекся.— Извините… Мне надо срочно позвонить.

Он чуть не кубарем скатился по лестнице в родной офис, яростно топча мелкую мозаику мраморного пола.

Укрывшись в своем закутке, он почувствовал, как кокаин выгорает вслед за утренним пивом, а на смену приходит страшное пустое похмелье. От ощущения давешнего могущества не осталось и следа. Каждый проходящий человек казался врагом, каждый телефонный звонок таил угрозу. Зловещим громом гулял по офису смех Фоя, и визгливый Кибби вторил ему шакальими обертонами, от которых волосы шевелились на затылке. Эта дрянь, ничтожество, мелкий и смешной противник вдруг обрел нечеловеческую, дьявольскую мощь. Случайно встретившись с ним глазами, Скиннер впервые за все время увидел не жалкую робость, а насмешливый и дерзкий расчет.

Пытаясь побороть похмельную вялость и упорядочить душу, Скиннер взялся разгребать бумажные завалы на столе. Он лихорадочно шуршал, скрипел и перекладывал папки, словно демонстрируя усердие и доказывая свою незаменимость. Но голова отказывалась служить: взявшись за одну стопку, он тут же бросал ее и зарывался в другую, затем в третью, и так по кругу, погружаясь в болото бумажного хаоса.

В пять народ начал расходиться, офис опустел. Скиннер расслабился, сбавил обороты и какое-то время сидел, погрузившись в себя, мусоля невеселые мысли. Сил не осталось даже на то, чтобы пойти домой.

В шесть затрещал телефон. Звонок был явно не по работе — все уже разбежались. Скиннер поднял трубку.

— Не бережешь себя, трудоголик!— посетовал дружище Макензи. И добавил неотвратимое: — Ну что, по пиву?

Скиннер принял это как помилование.

— Ну да,— ответил он с оттенком вины.

Как ни крути, исход вечера был предрешен. На одной чаше весов громоздились горы благоразумных доводов, доказывающих как дважды два, что надлежит отказаться и пойти домой, но их перевешивала скромная троица: во-первых, у него в кармане было тридцать семь фунтов мелочью; во-вторых, рабочий день уже кончился; и наконец, ему до дрожи в желудке хотелось выпить.

Войдя в бар, Скиннер сразу заметил Макензи — тот сидел у стойки на почетном месте, спокойный и внушительный, как капитан на мостике шхуны. Бармен стоял перед ним навытяжку, словно юнга, ожидая распоряжений. И распоряжения не заставили себя ждать: Макензи без лишних вопросов заказал для Скиннера «Ловенбрау».

Первая кружка пролетела ласточкой. Пригубив вторую, Скиннер почувствовал, что мысли обретают утраченную рысь. Этим следовало воспользоваться, чтобы трезво оценить ситуацию.

Самовлюбленные псевдоморальные прохиндеи могут сколько угодно кричать с телеэкрана и с журнальных страниц, что мы должны быть такими, а не сякими, что мы в ответе перед женой, детьми, церковью, работой, страной, богом, нацией, родителями, правительством (ненужное зачеркнуть), но ни один из них не разубедит меня в том, что Кибби — это мразь и жалкий подонок, а я — умный и классный мужик. В какие бы одежды они ни рядили свои манекены — Праведного Гражданина, Ответственного Члена Общества, Человека Новой Морали, Разумного Строителя Собственной Судьбы,— на поверку эти куклы сделаны из того же дерьма, что и гребаный зануда Кибби.