Альковные секреты шеф-поваров

— Тебе придется взять себя в руки, Брайан,— сказал Фой со сдерживаемой яростью.— И чем скорее, тем лучше. Ты бросаешь тень на весь отдел, а мы это терпеть не намерены.

— Я… я…

— Тебе все ясно?

Ощущение несправедливости происходящего придало Кибби сил. Он поднял глаза, посмотрел Фою в лицо и внятно ответил:

— Да, абсолютно.

Я подвожу коллег. Не справляюсь с работой. Надо быть внимательнее. Это все болезнь виновата…

— Вот и отлично,— ледяным тоном подытожил Фой.

Кибби перевел взгляд на Скиннера, который, как ему показалось, наблюдал за Фоем с некоторой брезгливостью. Скиннер улыбнулся.

— Считай, что мы дали тебе дружеский совет, Брайан. Разговор неофициальный, сугубо между нами.

У Кибби на глазах выступили слезы: он внезапно ощутил извращенное чувство благодарности, которое возмутило его до глубины души — и одновременно едва не побудило броситься Дэнни Скиннеру на грудь с мольбой о помощи.

— С-спасибо…

Простившись с начальством, Кибби торопливо бежал в свое привычное убежище, то есть в туалет.

Что такое сегодняшний Кибби? Он прирожденная жертва. И разве мы виноваты, что обеспечиваем жертву тем, чего она жаждет больше всего на свете: гонениями, а еще лучше — мучениями? Если не обеспечим мы, за нас это сделает судьба. А она никогда не ошибается. Исключения можно пересчитать по пальцам искалеченной руки.

Де Фретэ и мать: эти двое наверняка знают правду. Но я и без них почти уверен, что судьба определила мне в отцы Грега Томлина. Всю жизнь мне казалось, что моя истинная родина где-то далеко. Теперь я верю, что это Калифорния.

Что меня здесь удерживает? Отношения с Шеннон заехали в тупик. Вчера это было похоже скорее надраку, чем на секс. Сперва мы целовались у меня на кушетке — грубо, агрессивно,— а затем она приказала мне раздеться, чуть не криком. И начала сосать мой член — кусая его, скобля зубами, чертовски больно. Я схватил ее за волосы: не приблизить, а наоборот, оттащить прочь. Ее глаза сузились и злобно сверкнули. Рванув, я разодрал ей блузку, пуговицы стрельнули в стену. Я решил: ну что ж, девчонка хочет грубого секса,— и начал мять ей грудь. Она скривилась и тяпнула меня за губу — до крови, до металлического привкуса во рту. Я стащил с нее джинсы и трусики, с размаху всадил ей пальцы во влагалище. Она в ответ ухватила мой член и принялась дрочить, царапая ногтями, гоняя кожу взад-вперед с такой силой, что казалось, уздечка вот-вот порвется. Из соображений самозащиты я заломил ей руку за спину, взгромоздился сверху и начал остервенело трахать — член зудел, как ошпаренный кипятком. Она обхватила меня свободной рукой за шею, впечаталась лбом в лицо и начала тереться, рыча, чуть не ломая переносицу, так что у меня слезы потекли по щекам. Я долбил ее яростно и жестко. Мои пальцы вцепились ей в сосок: мучили его, крутили, мяли, у меня аж ногти побелели. Она вдруг царапнула мне спину, ударила по ребрам и звериным движением выскользнула из-под меня. Приказала перевернуться, уселась верхом и давай орать:

— Я СВЕРХУ! Я СВЕРХУ, СКИННЕР, СУКА! ТЫ ПОНЯЛ, БЛЯ?! Я СВЕРХУ!

И вот уже она меня трахает как исступленная — вернее, саму себя вгоняет в горький острый оргазм… А кончив, просто отлипает от меня, словно изолента, и мне ничего не остается, как додрачивать самому. Сперма стреляет в потолок, брызги попадают ей на ляжку — она их смахивает с брезгливой гримасой и вытирает руку о покрывало. А потом одевается и молча уходит — вот что самое страшное! И на следующий день в столовой мы ведем себя так, будто ничего не случилось.

А я украдкой поглядываю на Кибби, отмечая свежие царапины и следы укусов.

Все у нас с Шеннон наперекосяк. Мы больше не друзья. Всякий раз, когда она заходит в комнату, я вспоминаю песню Дэнди Уорхола:

Когда-то давно

Дружили с тобой,

Теперь о тебе перестал вспоминать.

Случится опять

Открытку послать —

Короткой и вежливой будет она.

Ла-ла-ла, ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла…

Сейчас Шеннон надулась и молчит. Мы сидим в загнивающей литской питейной «Виноград». Отделка здесь как в аэро-вокзалальном буфете — для пассажиров невысокого полета. Изобилие хрома и стекла, полированные деревянные столы. Стулья и пол весьма потрепаны, а в воздухе синева от табачного дыма. Паршивые одежды посетителей — по последнему писку трущобной моды улицы Джанкшн — говорят об уровне заведения красноречивее цен, написанных мелком на черных дощечках: слабенький лагер — фунт сорок девять за кружку, «Стелла Артуа» — фунт девяносто. Я дую «Джек Дэниэлс» и запиваю сидром «Балмерз». Шеннон сидит рядом и хмуро налегает на виски «Бушмилл». Чтобы ее развеселить, я записываюсь в очередь на караоке. К стойке приближается знакомая фигура — будь я проклят, если это не старый приятель Дэсси Кингхорн! Я церемонно киваю. Гондон отвечает с не меньшей вежливостью.