Мост

— Мистер Беркли сегодня — пуфик для ног, — гордо сообщает мне Молодой-Да-Ранний.

В просторных помещениях верхнего яруса высокие потолки, в безлюдных коридорах широкие толстые ковры густо пахнут сыростью. На стенах — панели из тика и красного дерева, в окнах — бронзовые рамы; стекла голубоватые, как хрусталь с примесью свинца; за ними виднеется окутанное туманом море. В стенных нишах, точно слепые призраки, старые изваяния давно забытых бюрократов. Огромные, потемневшие от времени полотнища знамен наверху — как тяжелые рыбацкие сети, развешенные на просушку. Их легонько колышет прохладный сквозняк, тот самый, что шевелит древнюю пыль в сумрачных высоких коридорах.

В получасе блуждания от клиники я обнаруживаю старый лифт напротив гигантского круглого окна с видом на море. Окно ничто так сильно не напоминает, как циферблат стеклянных часов без стрелок. Дверь в кабину открыта, внутри на высоком стуле почивает седой старик. На нем длинная бордовая ливрея с блестящими пуговицами, тонкие руки скрещены на животе, окладистая борода распластана по груди, и в ритме дыхания поднимается и опускается седая голова.

Я кашляю. Старик не просыпается. Я стучу по торцу дверной створки:

— Эй!

Он вздрагивает всем телом, отнимает руки от живота и, чтобы не полететь со стула, хватается за рычаги управления лифтом. Щелчок, и створки идут навстречу друг другу со стоном и скрипом. Но беспорядочно машущие руки снова ударяют по медным рычагам, заставляя створки расступиться.

— Простите, сэр! Как вы меня напугали! Решил вздремнуть, а тут вы пожаловали. Входите, сэр. На который вам этаж?

Просторный, с целую комнату величиной, лифт полон разномастных стульев, щербатых зеркал и потускневших от пыли гобеленов. Если только это не трюк с зеркалами, то лифт имеет в плане форму буквы «L». Иначе говоря, таких я еще не видал.

— К поездам, пожалуйста.

— Сию секунду!

Престарелый лифтер цепляется морщинистой дланью за рычаги управления. Створки двери скрежещут, стучат друг о дружку, но несколько толчков ладонью и точно нацеленных ударов кулаком по медной пластине с рычагами помогают лифтеру привести кабину в движение. Она погромыхивает, величаво идет вниз; дрожат зеркала, дребезжит мебель, легкие скамьи и стулья пошатываются на неровно постеленном ковре. Старец лихачески раскачивается на высоком стуле и крепко держится за медный поручень под пультом управления. Я слышу, как лязгают зубы моего попутчика. Я страхуюсь с помощью отполированного до блеска поручня. Тот сильно разболтан — ходит ходуном. Где-то над головой — жуткие звуки, словно рвется металл.

Изображая невозмутимость, читаю пожелтевшую инструкцию на стене. На ней перечислены обслуживаемые этим лифтом этажи и находящиеся на них отделы, службы и другие структуры. Один из верхних пунктов притягивает мое внимание как магнитом. Эврика!

— Послушайте, — говорю старику. Он поворачивает голову, трясясь, как паралитик, и глядит на меня. Я стучу по листу на стенке:

— Я передумал. Хочу вот на этот этаж. На пятьдесят второй. В Третью городскую библиотеку.

Несколько секунд старик в отчаянии глядит на меня, потом берется дрожащей рукой за дребезжащий рычаг и опускает его до отказа. После чего судорожно хватается за бронзовый поручень и зажмуривает глаза.

С воем, скрежетом, стуком, тряской и боковой качкой кабина меняет свой курс на противоположный. От ужасающего толчка я чуть не падаю, старик слетает со своего высокого стула. Валятся и остальные стулья. Лопается зеркало, с потолка срывается лампа и повисает на проводе, конвульсивно дергаясь, точно висельник; это сопровождается градом штукатурки и пыли.

Мы останавливаемся. Старик сбивает ладонями пыль с плеч, поправляет ливрею и шляпу, поднимает стул и нажимает какие-то кнопки. Мы движемся вверх, причем довольно гладко.

— Простите! — кричу лифтеру. Он дико смотрит на меня, затем так же дико озирается, словно пытается сообразить, вину в каком таком ужасном преступлении я только что взял на себя. — Я не ожидал, что остановка и перемена направления будут столь… драматичными, — выкрикиваю.

Он таращится на меня в полном недоумении, затем озирает дребезжащий пыльный интерьер своего крошечного царства. Лифтер явно не в силах понять, что меня так взволновало.

Мы останавливаемся. Лифт по прибытии не звенит, нет, — его колокол, чьи мощь и тон уместней были бы в кафедральном соборе, сотрясает воздух в кабине. Старик в страхе глядит вверх.