Далеко за полночь

— Сколько?

— Veinte pesos, senor. ^[41]

— Ого, — с улыбкой произнес Джозеф и сказал по-испански: — Я дам тебе за него пять песо.

— Пять? — отозвался тот по-испански. — Да я умру с голоду.

— Не торгуйся с ним, — вмешалась жена.

— Не твое дело, — улыбаясь, сказал муж. — Пять песо, сеньор, — повторил он торговцу.

— Нет, нет, для меня это будет в убыток. Последняя цена — десять песо.

— Может быть, я дам тебе шесть, — предложил муж. — И ни песо больше.

Торговец в каком-то оторопелом испуге нерешительно замялся, а Джозеф небрежно кинул браслет на красный сафьяновый лоток и отвернулся:

— Я не буду брать. Всего хорошего.

— Senor! Шесть песо, и он ваш!

Мужчина рассмеялся.

— Дай ему шесть песо, дорогая.

Негнущимися руками она достала бумажник и протянула торговцу несколько банкнот. Торговец ушел.

— Надеюсь, ты доволен? — спросила она у мужа.

— Доволен? — Улыбаясь, он подкинул браслет на бледной ладони. — Еще бы: за доллар и двадцать пять центов я купил браслет, который в Штатах стоит тридцать долларов!

— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказала жена. — Я дала этому человеку десять песо. —

— Что?! — Муж перестал улыбаться.

— Вместе с бумажками по одному песо я дала одну банкноту в пять песо. Не волнуйся. Я возмещу их из собственных карманных денег. Эти пять песо не войдут в счет, который я представлю тебе в конце недели.

Он ничего не ответил, только опустил браслет в карман. Посмотрел на оркестр, разразившийся последними аккордами «Ay, Jalisco». А потом сказал:

— Ты дура. Эти люди выманят у тебя все деньги.

Теперь настал ее черед отодвинуться от него и замолчать. Она почувствовала скорее облегчение и принялась слушать музыку.

— Пойду-ка я обратно в номер, — сказал он. Устал я.

— Мы проехали от Пацкуаро всего сотню миль.

— Что-то у меня опять першит в горле. Пойдем.

Они пошли, удаляясь от музыки, от расхаживающих, перешептывающихся и смеющихся людей. Оркестр заиграл «Песню тореадора». Барабаны стучали, как огромные усталые сердца в летней ночи. В воздухе носился аромат папайи, запах непроходимых зеленых джунглей и подземных ключей.

— Я отведу тебя в номер, а сама вернусь сюда, — сказала она. — Мне хочется послушать музыку.

— Не будь такой наивной.

— Но мне нравится, черт возьми, мне нравится, это хорошая музыка. В ней нет притворства, она настоящая, ну или такая же настоящая, как все, что рождается в этом мире, вот почему она мне нравится.

— Когда мне нездоровится, было бы лучше, что бы ты не бегала по городу одна. Нехорошо, если ты что-то увидишь, а я нет.

Они вернулись в отель, но музыка по-прежнему была громко слышна.

— Если хочешь гулять в одиночку, то путешествуй одна и в Штаты возвращайся одна, — сказал Джозеф. — Где ключ?

— Наверное, потеряла.

Они вошли в номер и разделись. Он сел на край кровати, глядя на ночное патио. Наконец тряхнул головой, потер глаза и вздохнул.

— Я устал. Сегодня у меня был ужасный день.

Он посмотрел на жену, сидевшую рядом с ним, и положил руку ей на предплечье.

— Прости. Я становлюсь таким дерганым, когда веду машину, да и по-испански мы с тобой говорим плохо. К вечеру я превращаюсь в комок нервов.

— Да, — отозвалась она.

Внезапно он пододвинулся к ней. Обняв ее и крепко прижав к себе, он положил голову ей на плечо и, закрыв глаза, горячо и страстно стал нашептывать ей на ухо:

— Ты же знаешь, мы должны быть вместе. На самом деле, в мире есть только мы вдвоем, что бы ни случилось, какие бы трудности ни выпали на нашу долю. Я так сильно люблю тебя, ты ведь знаешь. Прости меня, если тебе со мной трудно. Нам надо это пережить.

Ее взгляд был неподвижно устремлен через его плечо на пустую стену, и эта стена была в тот момент как сама ее жизнь — безбрежной пустотой: не за что зацепиться ни руке, ни чувствам. Она не знала, что сказать, что сделать в ответ. В другое время она бы растаяла. Но тут произошло то, что случается с металлом, который слишком часто раскаляли добела, ковали его, придавая форму. Но в конце концов металл перестает раскаляться добела, перестает принимать форму, он превращается в простую болванку. Так и она теперь — ненужная болванка, как механизм двигающаяся в его руках: слышит его и в то же время не слышит, понимает и не понимает, отвечает и не отвечает.

— Да, мы всегда будем вместе. — Она чувствовала, как шевелятся ее губы. — Мы любим друг друга.

---

41 Двадцать песо, сеньор (исп.).