Механизм жизни

– Учую – убью, – подвел итог слуга, не дрогнув лицом. – Тебя убью и себя порешу. Спасу пана от геенны и муки вечной, а сам – как выйдет. Негоже шляхтичу от дури китайской дохнуть. Клятву батюшке твоему давал – не жизнь сыну сберечь, так честь…

– Не будет опия, Франек. Честью клянусь.

Поверил слуга.

Ушел.

А после ванны, после двух чарок ставленной вудки – накатило, подступило к горлу. Выходит, все напрасно? Вся жизнь – зря? Не мог отставной корнет слово чести сломать. Но кроме опия имелся у него в запасе ларец из кипариса.

Когда понял пан Пупек, что не спасет его от дурмана ни верный Франек, ни Черная Богоматерь Ченстоховская, а только панна Smierc, решил не тянуть – зарядить пистолю, стать на колени возле отцовского портрета… Никто бы не помешал, да штукарь Гамулецкий объявился. Тайно – всевидящий Франек, и тот не проведал. Подарил фокусник ларец с пахитосками, перевязанными зеленой ниткой. Каждая – с мизинчик, на полторы затяжки. Курнешь – много увидишь, далеко улетишь. И на опий после не тянет.

Открыл ларчик пан Пупек.

Обожгла горло первая затяжка.

– Курва ты, – сказал он Хелене. – Приходишь, когда не кличут. По ночам шляешься, в постель к мужикам лезешь. Со всеми готова к венцу пойти…

Улыбнулась в ответ Хелена:

– Твоя правда, Стась. Курва я, со всеми добра. И с тобою пойду! – жди, недолго осталось…

Хороша панна, красива – у живых такой красоты не встретишь. Разве что у мраморного ангела над могилой. Но тот – камень, твердь резная. Хелена же… Здесь она, белокурая, рядом, вот-вот губами губ коснется.

– Буду я твоей. Буду любить тебя верно. Недолго, правда, так под солнцем любовь коротка. А за мои ласки станешь ты служить мне. Здесь я – курва, у себя же – королевна!

Ушла горечь. Сладки затяжки, как поцелуи. Давно пора пахитоске сгореть, а все не кончается…

– Гордый ты, Стась. Над панами – пан. Таким и Орловский был. Пышный – не подступись. А как шагнул со мною к венцу… Курва я, значит? Поглядел бы ты, каким теперь пан Орловский стал – в моем-то королевстве!

Расхохотался гусар:

– Ай, королевна! Может, в царстве-государстве твоем встречу я доброго лекаря? Пусть разъяснит, отчего именно ты мне мерещишься. Говорили люди ученые, что призрак-мара соткан из наших тайных страхов. Вот и дивно мне: не встречал я похожих. Да и Хелен среди знакомых панночек не было.

– Не встречал ты таких, как я. А что не веришь, не беда. Поверишь. Тут тебе, сладкий, и льгота выйдет. Со многими ты меня познакомил, свиту мою пополнил… За то тебе я благодарна. Но втрое – что свел ты меня с милым дружком, с Казимежем Волмонтовичем. Всех я люблю ради долга. А с ним иначе вышло. Бегаю я за ним, как последняя шлёндра, а он от меня…

– Пошла вон, холера! Лучше бы Франек цепью меня к стене приковал… Мара ты, хворь моя, или нечисть из пекла – разберемся. Вон!

Нет Хелены. Один серный дым, а сквозь него – отсветы пламени.

Не к лицу гусару бояться, да и поздно уже.

* * *

– Нет, панове, не серьезно это, – рассудил пан Краков. – Верить тому, что штукарь в тазике углядел? Увольте, не в таборе цыганском живем.

Остальные были вполне согласны. Пан Лодзь усмехался брезгливо, пан Вильно ус крутил, а пан Варшавский и вовсе плюнул:

– Безделица, панове. То пан регистратор коллежский в Неву нырять не склонен. Вот и тешит нас байками. Кончайте его, пан Познанский. Есть Гамулецкий – есть забота, нет Гамулецкого…

Пан Познанский, он же пан Пупек, с ответом не спешил. Молчал, смотрел на мэтра Гамулецкого. Фокусник напоминал мешок с костями. Такой себе пан Лантух, который сперва от души встряхнули, а после к стене прислонили. Стоять неудобно, падать нельзя – Франек Лупоглазый рядышком пристроился.

– Подождем, – рассудил он. – Орловский ему верил.

Гамулецкий что-то булькнул в ответ.

Метельщиков Франек собрал не пойми откуда. Те осторожничали, вместо фамилий назвались по городам. Пан Пупек стал для них Познанским – сгодился псевдоним для дела! Как Торвен говорил? «Перышком вместо сабли машешь»? Увидишь ты мое перо, Иоганн…

Компания нервничала. О князе Гагарине метельщики даже не слыхали, не их ума дело; покойника Орловского уважали не слишком. Кто остался? Станислас Пупек? Который с французского на москальский вирши перекладывает? Гамулецкого-штукаря они и вовсе в грош не ставили. А вот Франека Лупоглазого – побаивались. Отчего да почему – пан Пупек решил не задумываться.

Первым делом компания порешила отправить на невское дно Гамулецкого, доставленного вездесущим Франеком. Раз уж метём-метелим, отчего бы не начать с фокусника? Зажился – век без малого небо коптит, пора и честь знать.