71  

Не догнал.

* * *

– Мою шинель!

– Вот она, вашескородие! Вы уходите?

– Да.

– А фокусы? Иллюзион?

Служитель не мог поверить своему счастью. Гость – по всему видать, офицер в отставке, свихнувшийся на кавказской войне, – который минутой раньше вертелся под ангелом в безумной пляске, вернулся не за тем, чтобы разодрать бедняге-лакею горло зубами.

Он всего лишь – слава тебе, Боже! – решил уйти.

– Фокусы? Спасибо, насмотрелся.

3

– Торвен, останься у дверей.

– Я с тобой, полковник.

Зануде почудилось, что вернулся 1814-й – год, когда они с Эрстедом, как и все офицеры Черного Ольденбургского полка, перешли на «ты». Только война не закончилась – длится. И мирная суета на Невском ничего не значит для этой странной, бесконечной войны.

– Мне нужен верный человек у дверей, лейтенант.

– Думаешь, к фокуснику придет подмога?

Торвен огляделся. Извозчики, доставившие их компанию к дому Энгельгардтов, уже уехали. На проспекте царило обычное вечернее столпотворение. Сюртуки, фраки, мундиры, шинели; чепцы, капоты, атласные, не по сезону, тюрлюрлю…[41] Выстроившись гуськом, еле-еле плелись экипажи. Кареты здесь ездили медленно, зато франты всех мастей сломя голову неслись за каждой юбкой. В искусстве заглядывать дамам под шляпки, едва незнакомка окажется под фонарем, местным поручикам и губернским секретарям не было равных. Если кивер военного и спорил с цилиндром «шпака», то лишь в одном – кто отважней на фронтах любви.

– Гамулецкий не ждет подмоги, – ответил Эрстед, хмурый и сосредоточенный. Складывалось впечатление, что он намерен брать здание приступом и раздумывает: где поставить артиллерию? – Старик ничего не подозревает. Он сидит в ожидании гостя и пьет чай. В худшем случае бранится, что князь задерживается. Видишь? У Гамулецкого темно. Пара свечей, и все…

Полковник рассуждал здраво. Если правое крыло здания, где сегодня давали концерт Филармонического общества, светилось огнями и из распахнутых окон над проспектом неслось грозное начало 9-й симфонии Бетховена, то третий этаж левого крыла, отведенный под «Храм очарования», был мрачен и тих – мрачней и тише книжной лавки у входа, закрытой на ночь.

– Бетховен? Это хорошо, – буркнул Волмонтович, поигрывая тростью.

Свет ближайшего фонаря отражался в черных окулярах князя, делая его похожим на филина – хищника, в голодную зиму способного управиться даже с лисицей.

– Случись лишний шум, никому не будет дела. Надеюсь, мы успеем до «Оды к радости».[42] Не хотелось бы портить финал…

И князь спел с мрачной угрозой:

  • – Обнимитесь, миллионы!
  • Слейтесь в радости одной!..

Сейчас Волмонтович был такой, как всегда, и даже хуже, потому что злой до чрезвычайности. Бледные щеки горели красными пятнами – хоть прикуривай! Голос, дивный баритон, то и дело срывался в неприятную, нутряную хрипотцу. Торвен подумал, что князь стал похож на обычного человека – и слава богу. Зато два часа назад, когда Волмонтович, весь буря и натиск, ворвался в комнату, где кипел диспут на тему «Как спасать упрямого поляка?» – и с порога, ударив себя кулаком в грудь, закричал:

– Я болван, панове! Я – курвин сын, холера мне в печенку…

О, Зануда понял, что прожил жизнь не зря.


– Бейте меня, панове! Плюйте в глаза! Только выслушайте…

Диспут о мерах по спасению прервался сам собой. Обычно молчаливый, на этот раз Волмонтович разразился целым монологом. Всем остальным волей-неволей досталась роль слушателей. Если бы руководство Технологического института узнало, что за заседание проводит в гостином доме Общество по распространению естествознания, собрав под одной крышей двух датчан, поляка, француза и китаянку…

Рота жандармов уже ждала бы у подъезда.

Князь не скрыл ничего. Париж, отель Ламбер, поручение «короля де-факто» – Эрстед молчал, темный, как ночь, ни словом не упрекнув друга. Заговор, борьба за свободу Польши, рассылка агентов – Торвен налил себе еще стакан чаю, понимая, что молодость, проведенная в чужом мундире, вернулась и, похоже, выйдет боком. Смерть тирану, Божья кара, молния, ждущая в «Храме очарования», – кусал губы Огюст Шевалье, не зная, встать горой за питерских «Друзей Народа» или обойтись без лишних баррикад.

Вражья Молодица, умопомрачение, ангел с валторной – неизвестно, что поняла из рассказа князя Пин-эр, но китаянка подошла к Волмонтовичу и обняла его, как брата по несчастью.

  71  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×