Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим

Фигерас, 31 декабря 1925 года.

Сальвадор Дали, нотариус.

Мы приехали в Мадрид с отцом и сестрой. Экзамен в Академию изящных искусств заключался в выполнении рисунка по античной модели. Моя модель была копией Бахуса Джакопо Сансовино. Надо было уложиться в шесть дней. Моя работа шла нормально. Но на третий день отец, ожидая во дворе, пока я выйду, поговорил со смотрителем и тот выразил опасение, что меня не примут.

— Я не знаю, — сказал он, — насколько хорош или плох рисунок вашего сына, но он нарушил экзаменационные правила. Там ясно указано, что рисунок должен быть во всю величину листа. А ваш сын сделал его таким мелким, что незаполненное место вряд ли посчитают полями.

С этой минуты мой отец перестал жить. Он не знал, что посоветовать мне: рисовать заново или продолжить начатое невзирая ни на что. Во время прогулки и вечером в кино он непрестанно повторял: «Найдешь ли ты в себе отвагу начать все заново?» И после долгого молчания: «У тебя осталось три дня». А мне доставляло даже какое-то удовольствие мучить отца. И все же его страх передался мне. Перед сном он сказал:

— Постарайся выспаться и ни о чем не думать. Чтобы завтра принять решение, ты должен быть в отличной форме.

На другой день я не раздумывая стер прежний рисунок. Но лист бумаги, который вдруг стал чистым, как бы парализовал меня. Мои конкуренты работали четвертый день и уже начинали штриховать тени. Еще сеанс — и работа их завершена, останется только отделать детали. Чтобы стереть рисунок, мне хватило полчаса. Усилием воли я вновь взялся за работу. Но оставшегося времени было мало, чтобы набросать контуры нового рисунка — не пришлось бы стирать также и его.

Отец ждал у входа.

— Ну, что у тебя получилось?

— Я все стер.

— И как идет новый рисунок?

— Я его еще не начинал. Только стирал и примеривался. Надо точно знать, что я нарисую на этот раз.

— Ты прав, — ответил он, — но примериваться два часа — это слишком долго. У тебя остаются два дня.

Каждый раз за столом он заставлял меня есть.

— Кушай получше. Ведь завтра тебе надо быть в форме.

Мы были раздражены. Моя сестра тоже выглядела неважно. Отец, мучаясь от мысли, что не надо было стирать рисунок, за всю ночь не сомкнул глаз ни на минуту. На следующий день я начал работу, даже не взглянув на модель, которую знал назубок. И только к концу сеанса я понял, что рисунок получился чересчур большим и на листе не поместятся ноги модели. Это было еще хуже, чем оставить слишком большие поля. Я стер все еще раз.

У выхода я встретил отца, мертвенно-бледного от тревоги.

— Ну как?

— Слишком крупно! — ответил я.

— И что ты будешь делать?

— Я уже стер его.

Слезы выступили в его серо-голубых глазах.

— Ладно, сказал он, как бы уговаривая сам себя, — у тебя еще целый сеанс завтра. Сколько раз ты делал рисунки меньше чем за два часа!

Но я-то знал, что это не по силам человеку, ведь нужен был один день для эскизов и еще один для теней. Все было испорчено. Мой отец тоже знал это. Как мне вернуться в Фигерас с позором, мне, который был там первым Месье Нуньес уверял, что меня примут на ура, даже если мой рисунок окажется одним из самых посредственных.

— Если ты не сдашь этот экзамен, — сказал отец, — то из-за моей ошибки и по вине этого дебильного смотрителя. Зачем он вмешался? Если твой рисунок был хорош, какое значение имели размеры?

Я зло ответил:

— Я тебе говорил об этом! Хорошо нарисованная вещь видна сразу. — Но ты же сам признал, что рисунок был слишком мелким, — с сожалением возразил он, накручивая на палец прядь волос.

— Я не говорил, что он был слишком мелкий. Я только сказал: мелкий.

— А я подумал, что ты мне сказал: он слишком мелкий. Может, и такой подошел бы? Укажи мне его точные размеры, чтобы я понял.

Вот тут-то я его помучаю.

— Мы столько обсуждали размеры, что мне трудно вспомнить точно. Мне кажется, что мой рисунок был в самый раз, мелкий, но не слишком.

— Попробуй все-таки вспомнить. Он был такой?

И отец показал мне вилку.

— Разве я сравнивал мой рисунок с гнутой вилкой?

— Представь себе, — спокойно сказал он. — Посмотри на этот нож. Вот такого размера?

— Кажется, да, а может, и нет.

— Так да или нет? — в бешенстве потребовал он.

— Может, да, может, нет.

Отец взад-вперед ходил по комнате в тревоге и ярости. Он бросил на пол кусочек хлеба и встал на колени: