Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим

— Бывают года, когда ничегошеньки не хочется делать.

И такие годы тянулись для него с детства. Когда он видел, что кто-то работает, он качал головой:

— Не пойму, как такое выдерживают!

Лень принесла ему известность среди кадакесских рыбаков. Повторяли как поговорку:

— Не волнуйтесь, что Рамон согласился сделать это! Рамон этого не сделает! И если бы он это сделал, все были бы разочарованы. Его лень местные воспринимали, как нечто само собой разумеющееся. Рыбаки гордились этим паразитом. И все же… Както летом, после обеда они тащили свои тяжелые сети, идя через площадь, и вдруг заметили Рамона, сидевшего на террасе какой-то забегаловки с кофе, ликером и сигаретой. Они не упустили случая усыпать его градом ругательств, которые вызвали у их жертвы самую непонятную улыбку. Все знали, что он не способен заработать себе на жизнь — и буржуа отдавали ему всякое старье и кое-какую мелочь, этим он и перебивался. Вещи, добротные, пусть и поношенные, придавали ему вид барина. Многие годы его видели в английской спортивной куртке. Мэрия оставила в его распоряжение большой, наполовину обветшалый дом. Он должен был делить кров с прохожими бродягами, ему приходилось готовить им еду и приносить ведра воды. Не раз я заходил к нему. Во дворе росли две прекрасные фиги, усеянные гниющими плодами: Рамон даже не удосуживался собрать их-он не любил фиги. Дырявая крыша протекала, скакало несметное количество блох, кошки гонялись за крысами.

Однажды Гала позвала Рамона накачать ей воды, чтобы наполнился бак. Хватило бы часа днем, а потом он мог делать это после заката, на холодке. И на второй день воды в баке было на дне, зато слышался непрерывный шум насоса. Я отправился поглядеть, в чем дело, и нашел Рамона: он лежал под маслиной и двумя железками ловко постукивал друг о дружку, изображая звук насоса. Изобретенная им система посредством веревочки позволила ему прилагать минимум усилий. Каждый день он то и дело приходил, выпрашивая объедки с нашего стола, и я спрашивал у него:

— Ну, что, Рамон, как дела?

— Очень плохо, господин Сальвадор, хуже некуда.

И хитровато улыбался себе в усы. У Рамона был дар рассказывать наискучнейшие в мире вещи с безжалостной дотошностью и в эпическом тоне «Илиады». Самой замечательной была его история о трехдневном путешествии, когда он подносил чемоданы какого-то чемпиона по биллиарду. Ему нужно было три дня, чтобы рассказать ее минуту за минутой. После волнующих парижских бесед, полных намеков, язвительности и дипломатии, россказни Рамона поражали своей анекдотической скукой. В то же время совершенно гомеровские рассказы порт-льигатских рыбаков были для моего усталого мозга существенной реальностью. Мы с Гала проводили целые месяцы, довольствуясь компанией Лидии, ее сыновей, служанки, Рамона де Ермоса и дюжины рыбаков, которые держали в Порт-Льигате свои лодки. По вечерам все, включая прислугу, уходили в Кадакес и мы оставались на берегу пустынной бухточки совсем одни. Наша лампа не гасла до пяти часов утра. Бледнела луна, начинался день, и рыбак стучался в двери.

— Я заметил свет и подумал, а не принести ли вам морского волка? Завтра утром я принесу его вам, свежего-пресвежего. А эти камни я подобрал для госпожи Гала. Я знаю, что она любит всякие чудные камни. Господин Сальвадор, вы слишком много работаете. Позавчера вы тоже легли очень поздно…

И, обращаясь к Гала:

— Господину Сальвадору надо бы прочиститься. Я ему еще вчера говорил. Все эти бессонницы из-за желудка. Надо ему прочиститься раз и навсегда и больше об этом не думать! Небо ясное, как рыбий глаз! Такая луна сулит добрую погоду. Спокойной ночи…

Рыбак ушел, а я посмотрел на Гала и попросил ее:

— Ложись, ради Бога. Тебе до смерти хочется спать. А я попишу еще полчасика.

— Нет, я дождусь тебя. У меня еще тысяча дел, надо все разложить по местам, прежде чем лечь.

Из моего хаоса Гала неустанно ткала полотно Пенелопы. Едва она раскладывала по местам документы и мои заметки, как я снова все приводил в беспорядок в поисках какой-либо совершенно не нужной мне вещицы, что было не более чем внезапным капризом. Почти всегда я оставлял лишнее в Париже по совету Гала, которая отлично знала, что именно понадобится мне для работы. Пробило пять, и луна исчезла со светлого неба. Гала снова раскрыла уложенные и закрытые чемоданы, без лени и без надежды, зная, что мы еще не будем спать. Пока я не спал, не ложилась и она, наблюдая за моей работой еще более напряженно, чем я. Поэтому я нередко пускался на жульничество, извлекая удовольствие из драмы и желая видеть ее страдающей.