Свет далекой звезды

Но в Завьялове уже был воспитан инстинкт кошки, которая в любых условиях не может равнодушно смотреть на мышь. И Завьялов погнался за этим «фокке-вульфом», пролетавшим стороной. Знакомое чуть пьянящее ощущение предстоящего боя уже захватило его, каждая секунда теперь приближала Завьялова к вражескому самолету. И вот тогда-то он увидел, как в солнечных лучах сверкнул тонкий силуэт внезапно появившегося «мессершмитта».

«Мессер» явно пристраивался в хвост Лю-тикову, молодому летчику завьяловской эскадрильи. Только секунды понадобились Завьялову на то, чтобы бросить свой самолет наперерез «меесершмитту» и вклиниться между ним и Лютиковым. И все же он опоздал. Светящаяся строчка пулеметной очереди вонзилась в лю-тиковский самолет, и он стал падать, оставляя за собой черные клубы дыма.

Завьялов уже решил было, что все кончено с Лютиковым, и тут заметил, как крохотная точка отделилась от падающего самолета и над ней раскрылся белый купол парашюта.

Нет, тогда Завьялов не думал о старшем лейтенанте Воронине, командире эскадрильи, в которой служила Оля. Только потом, когда, измученный, голодный, часто теряя сознание, Завьялов лежал в теплой болотной воде, потом шел, потом полз, продираясь сквозь лесную чащу, он внушил себе, что сознательно повторил то, что когда-то сделал Воронин и о чем восхищенно рассказывала ему Оля.

А в те мгновения он думал только о своем летчике, двадцатилетнем парне, три месяца назад прибывшем к нему в эскадрилью прямо из авиашколы. Его надо было спасти во что бы то ни стало, любыми средствами. Он дал кран шасси на выпуск, и слух его автоматически отметил знакомый стук, он ощутил привычный толчок и увидел, как одновременно зажглись зеленые лампочки, регистрирующие выпуск шасси.

Завьялов осознал, что он делает, только после того, как его самолет коснулся колесами земли. Лютиков, сильно прихрамывая, бежал ему навстречу — видимо, он был ранен в ногу или повредил ее, когда приземлился.

В тот же момент Завьялов увидел остановившуюся на дороге немецкую автомашину, выскакивающих из кустов солдат и услышал звуки выстрелов, свист пуль. Немцы приближались к поляне. Но Лютиков все-таки добежал до самолета и уже карабкался по крылу. Тогда Завьялов начал разбег, чтобы взлететь. И вдруг почувствовал страшный толчок, очевидно, не заметил ямы или надолбы, скрытой травой.

Завьялову повезло, как везет только один раз из тысячи. Он получил удар в голову, его выбросило из самолета, но он не потерял сознания, кинулся в лес. Уже за спиной он услышал взрыв, заглушивший автоматную стрельбу…

Ушел от преследования. Как? И сам не знает. Может быть, взрывом оглушило подбежавших немцев, часть перебило. Ему повезло. Он бежал, карабкался, продирался сквозь стену хвойного леса, попал в болото, потерял сознание. Потом очнулся…

Нет, раньше он не думал о Воронине. Не думал… Но кто знает! Может быть, мысль о подвиге комэска, воспоминание о нем жило в подсознании Завьялова, когда он дал кран шааси на выпуск.

Но ему не удалось повторить подвиг Воронина. Не удалось спасти товарища. И тогда, волоча свое тело по лесным волховским топям, снова и снова теряя сознание, Завьялов в первый раз подумал: «Хорошо, что Оля никогда не узнает, как позорно, как бесславно кон-кончаю я свою жизнь».

…Когда Завьялову удалось перебраться через линию фронта, а потом вернуться в свою часть, его первым вопросом было, нет ли писем от Оли.

Нет, от нее не было писем. Симонюк прав. Оли нет в живых, и она никогда не узнает, что сделал он, Завьялов, пытаясь быть достойным ее, и никогда не узнает, как уже в мирное время он был без объяснения причин уволен из армии.

Завьялову не предъявили никаких обвинений. С ним говорили вежливо. Сказали, что он еще молодой, полный сил человек и легко сможет «подрабатывать» на какой-нибудь гражданской службе. «Подрабатывать»! Он, Завьялов, может «подрабатывать»!

Он знал: спорить, доказывать бесполезно. Знал, что люди, бывшие в плену или оказавшиеся на оккупированной территории, невзирая на все пройденные ими последующие проверки, сейчас увольняются из армии. Многим из них вновь предъявлялись уже не раз опровергнутые обвинения.

Завьялову было бы легче знать, что его в чем-то обвиняют. Тогда перед ним была бы цель, он знал бы, что ему надо оправдаться, еще раз подробно, со всеми деталями, рассказать, что ни одной минуты он не был в плену, что сохранил все свои документы…