Свет далекой звезды

Женщина в платке входит следом за Завьяловым. Теперь он может хорошо её рассмотреть. Ей за пятьдесят. Вероятно, в молодости была красива. Сейчас у неё набухшие мешки под глазами и какая-то серая, нечистая кожа на лице. О её былой красоте легко догадаться, взглянув на дочь. Такие разные, они в чём-то неуловимо похожи: тот же разрез глаз, та же линия рта.

— Валя, — строго, но не повышая голоса, говорит женщина, — иди к себе. Ну? Я сказала…

Девушка, передергивая плечами, уходит в соседнюю комнату и закрывает за собой дверь. Мать провожает её каким-то странным, нахмуренным взглядом. Затем поворачивается к Завьялову.

— Не пойму, чего вы от нас хотите? — снова начинает она. — Я же сказала: теперь мы не имеем ничего общего с гражданкой Мироновой.

«Гражданка Миронова»! Завьялову однажды пришлось прибегать к этому сочетанию слов, тогда, в заявлении, поданном Прохоровой, но сейчас в устах этой женщины оно вызывает в нём ярость.

— Я уже продолжительное время разыскиваю Ольгу Миронову, — говорит Завьялов. — Сейчас наконец я напал на её след…

— Что она натворила? — Женщина брезгливо поджимает губы.

— У вас поразительная способность истолковывать чужие слова в каком-то… плохом смысле! — сухо отвечает Завьялов. — Я разыскиваю её по личным причинам. В адресном столе мне дали ваш адрес…

— Она жила здесь раньше, почти два года назад. Потом переехала.

— Куда?

— Откуда я знаю? Мне это вовсе не интересно. Поверьте, это был счастливый день в нашей жизни, когда сия особа покинула нас. Мы терпели её почти целый год.

Странное дело, крикливые слова больше не возмущают Завьялова. Они оставляют его совершенно равнодушным. Он вдруг понимает, что речь идёт не о его Оле, а о каком-то другом человеке. Он говорит с облегчением:

— Простите, но, видимо, произошла явная ошибка. Я разыскиваю другого человека, это для меня совершенно ясно. Та, о которой вы говорите, совсем другая Миронова… — Завьялов произносит эти слова мягко, тоном извинения. — Сначала, как вы заметили, я возмутился. Это легко понять. Все, кто знал Олю Миронову, говорили о ней только хорошее. Та Миронова, которую я разыскиваю, — бывшая фронтовичка. Я думал, что её нет в живых, что она погибла двенадцать лет назад. Но оказалось, что она жива и работает здесь в Тайгинске, в научно-исследовательском институте. Всем тем людям, которые её знали, она сделала много добра…

Говоря это, он следил за выражением лица женщины, уверенный, что сейчас она смягчится, улыбнётся и скажет, что просит извинить её за резкость, что Миронова, которая здесь жила, разумеется, не имеет никакого отношения к той, которую он разыскивает.

Но женщина молчит. На её лице прежнее злое выражение.

— Здесь нет никакого совпадения. Миронова, о которой идёт речь, тоже была на фронте, потом работала здесь в институте, в котором готовят какой-то керосин для самолётов. Мне жалко, что такой интересный и ещё не старый человек, как вы, тратит время на то, чтобы…

— Вы не смеете… — воскликнул, сжимая кулаки, Завьялов.

— Не смею? Вот ещё новости! — Женщина надменно вскинула голову. — Вы врываетесь ко мне в квартиру, пристаёте с ножом к горлу, требуете, чтобы я говорила с вами об этой особе, которая отравила жизнь мне и моей дочери…

— Но этого не может быть!

— Почему же этого не может быть, скажите на милость? — протянула, почти пропела женщина, отступая назад, чтобы оглядеть Завьялова с головы до пят. — Вы, кажется, заявили, что не видели эту особу двенадцать лет. А я имела удовольствие познакомиться с ней около трёх лет назад. И почти год прожила с ней под одной крышей. Кому же, извините, правильно судить о ней? Вам или мне?

В этом была своя логика. Завьялов не сразу нашёлся, что возразить. Женщина, видимо, почувствовала его растерянность.

— Я не обижаюсь на вас, — сказала она, и в её голосе прозвучали слащавые интонации. — Но посудите сами, так же нельзя! Врываетесь в дом, точно вы из НКВД времён Берии. — Эти буквы «НКВД» она произнесла почему-то с французским прононсом.

— Извините, если так получилось.

— Понимаю. Всё понимаю. Бывают ситуации, когда человек теряет голову. Я сама нередко страдаю от этого. Однако истина дороже всего, и я не могла скрыть правду о человеке, который…

— Но что же она сделала вам плохого, объясните же на конец!

— О-о! Вы должны понять: есть семейные ситуации, которые воспитанные люди не раскрывают перед посторонними. В общих чертах скажу вам, что она отравила наше существование. Втёрлась в моё доверие. Довела до безумия, до края падения мою единственную дочь. Нарушила мир и спокойствие в нашей семье… О, эта женщина! Я не могу без возмущения вспомнить те месяцы, которые она прожила в моём доме! Пожалуйста, не смотрите на меня такими глазами! Те слова, которые я произношу, — самые мягкие, самые снисходительные слова! Впрочем, я вас понимаю. Вы знали эту особу, когда она была, очевидно, ещё очень молода. Относительно, конечно. Хотя уверена, что и тогда у неё были соответствующие задатки. Я, видите ли, верю в теорию Ламброзо…