После пяти лет разлуки Мак Симонсен разыскивает свою жену Тару, чтобы...
— Да, невезуха.
— Еще бы. Я утешал ее как мог. Пишу, звоню. И прямо в разгар съемок. (Неприятности всегда случаются в разгар съемок.) Гизелла — знаменитая французская актриса. Они с Джоном делили кров в Париже. Мы с Сарой попытались его успокоить. Он взял сигару, обрезал кончик, лизнул, зажег, сделал затяжку и выпустил клуб ароматного дыма.
— Знаешь, Хэнк, я всегда знал, что ты напишешь для меня сценарий. Интуиция подсказывала. Причем я давно это знал. И давно начал искать деньги.
— Еще неизвестно, что у меня получится.
— Известно. Я читал все твои вещи.
— Мало ли что было. В писательском деле больше «бывших», чем в любом другом.
— К тебе это не относится.
— Я согласна с ним, Хэнк, — сказала Сара. — Ты настоящий ас. Зубы съел на этом деле.
— Но сценарий! Это все равно что с роликовых коньков встать на настоящие. И сразу выйти на лед.
— У тебя получится. Я был уверен в этом еще в России.
— В России?
— Да, прежде чем мы познакомились, я ездил в Россию искать деньги под этот проект.
— О котором я ни ухом ни рылом…
— Вот именно. Об этом знал только я. Из достоверных источников мне стало известно, что в России есть одна дама, у которой на счету в швейцарском банке восемьдесят миллионов.
— Похоже на дешевый телевизионный триллер.
— Похоже. Но я навел справки. У меня надежные каналы проверки. Но об этом я распространяться не стану.
— Нам это ни к чему, — сказала Сара.
— В общем, я раздобыл ее адрес. И начал плести интригу. Стал писать ей письма.
— И что — вкладывал в конверты свое фото в голом виде?
— Не сразу. Поначалу письма носили формальный характер. Я писал, что случайно наткнулся на ее адрес: он был нацарапан на клочке бумаги в коробке из-под обуви, которую я нашел в одном парижском доме. Я высказал предположение, что это перст судьбы. Вы не представляете, сколько потов с меня сошло, пока я сочинял всю эту муру!
— И все ради того, чтобы снять фильм?
— О, ради этого я и не на такое готов!
— Даже на убийство?
— Фу, что за вопрос! Итак, я слал ей письмо за письмом, и мало-помалу они превращались в любовные.
— Я и не подозревала, что ты знаешь русский, — сказала Сара.
— Я писал по-французски. У дамы был переводчик. Она отвечала мне по-русски, а мне переводили на французский.
— Нет, это не годится даже для телевидения.
— Не спорю. Но меня сверлила мысль о ее миллионах, и оттого письма делались нежнее и нежнее. До крайности.
— Выпей-ка, — сказал я, наливая ему в стакан.
— И вот наконец она приглашает меня в гости. Я нежданно-негаданно оказываюсь в снегах России.
— В снегах России, значит…
— Я снял номер, который КГБ наверняка нашпиговал «клопами». В том числе туалет. Им было слыхать, как мои какашки шлепаются в дно унитаза.
— Так и слышу этот звук.
— Не перебивай, слушайте дальше. Договариваюсь о свидании с дамой. Еду к ней. Стучу. Дверь открывается — на пороге прелестное создание. В жизни не видел такой красоты!
— Джон, умоляю…
— Увы, то была не моя корреспондентка, а переводчица.
— Джон, — спросила Сара, — признайся, сколько ты выпил до нас?
— Нисколько! Ни грамма! И говорю вам как на духу! Чистую правду! Ну вот, значит, вхожу в комнату, а там сидит старая карга, вся в черном, без зубов. Зато в бородавках. Подхожу, кланяюсь. Беру ее руку, закрываю глаза и целую. Переводчица садится в кресло, наблюдает. Я к ней поворачиваюсь и говорю: «Мне хотелось бы поговорить с вами наедине». Она что-то говорит старухе. Та смотрит на меня и что-то отвечает. Девушка переводит: «Метра сказала, что хочет побыть с вами вдвоем. Но в церкви. Метра очень набожная».
«Я влюблен в вас», — говорю я девушке. Они опять переговариваются, девушка переводит: «Метра говорит, что любовь возможна, но сначала вам следует пойти с ней в церковь». Я киваю в знак согласия, старуха медленно встает с кресла, и мы уходим, оставляя прекрасную переводчицу…
— Нет, эта шутка, пожалуй, тянет на «Оскара», — сказал я.
— Потерпи. Я все-таки рассказываю о том, как выбивал деньги под твой будущий сценарий.
— Прости Бога ради, Джон, я весь внимание.
— Ну вот, приходим в церковь, опускаемся на колени. Я неверующий. Стоим на коленях, молчим. Потом она дергает меня за руку. Поднимаемся, идем к алтарю. Перед ним полно свечей. Какие горят, какие нет. Мы зажигаем негорящие. Она от этого возбуждается. Губы дрожат, в уголках рта пена. Слюна стекает, исчезает в морщинах. Нет, я старость уважаю! Но иногда она отвратительна.