Конец лета

«Ребенок? Сейчас?» Динна ошеломленно посмотрела на Бена, который продолжал обнимать ее.

– Ты серьезно?

– Да.

Бен долго смотрел ей в глаза, но так и не смог понять, что он в них видит. Растерянность, изумление, сожаление, боль?

– Или тебе больше не полагается иметь детей? Раньше Бен об этом не спрашивал. Динна покачала головой:

– У меня нет для этого никаких особых причин, но... боюсь, я больше не смогу через это пройти. После двух мальчиков, которые умерли, Пилар стала настоящим даром судьбы. Не думаю, что я готова все это повторить.

– Врачи не говорили, почему так получилось с теми детьми?

Динна пожала плечами:

– Они сказали, что это просто случайность, невезение. Говорят, такое редко случается дважды в одной семье, но... у нас случилось.

– Значит, больше уже не случится.

Бен говорил очень уверенно. Динна отстранилась.

– Ты что, уговариваешь меня родить ребенка?

– Не знаю. Возможно. Похоже на то, правда? – Бен улыбнулся и опустил голову, потом снова посмотрел на Динну. – А по-твоему, я делаю именно это?

Динна кивнула, вдруг посерьезнев:

– Не надо.

– Почему?

– Потому что мне поздно рожать детей. – «И потому что у меня уже есть ребенок. И потому что я замужем».

– А вот этот довод я категорически не принимаю! Это просто чушь!

Динна задумалась, почему Бен так разгорячился, почти рассердился. Какая разница, стара она заводить ребенка или нет?

– Нет, не чушь. Мне скоро сорок. Но хотя это чистое безумие, я сама чувствую себя почти ребенком. Я веду себя как семнадцатилетняя девчонка, а не как тридцатисемилетняя женщина.

– И что в этом плохого?

Бен пристально всмотрелся в ее глаза. Динна сдалась:

– Ничего. Мне это нравится.

– Отлично, тогда пошли в кровать.

Бен поднял Динну на руки и перенес в соседнюю комнату, где стояла их большая удобная кровать. Одеяло осталось смятым еще с тех пор, как они лежали здесь, вернувшись из Кармела. В комнате горел только ночник, его свет придавал краскам мягкость и теплоту. В пятницу Динна собрала на балконе маргаритки и поставила их в широкую низкую вазу, и это привнесло в убранство спальни нотку деревенского стиля. Динна сотворила с домом что-то особенное, она придала ему некую изюминку, особый дух. Только сейчас Бен понял, что сам мечтал об этом, даже не понимая, чего его дому недостает, и только теперь, когда в доме поселилась Динна, он понял, чего ему не хватало. Ему не хватало взгляда зеленых глаз Динны, ее темных волос, разметавшихся по подушке, ее голых ног, свесившихся с кровати. Ему не хватало ее самой, сидящей, скрестив ноги по-турецки, с блокнотом для набросков в окружении цветов. Груды ее картин. Ее кистей, торчащих изо всех его кофейных чашек. Его рубашек, которые она «брала взаймы» и которые теперь были заляпаны краской. Множества мелких, но полных глубокого смысла моментов – вычищенных галстуков, убранных в шкаф костюмов, маленьких подарков, которые она ему часто делала, книг, которые она покупала, зная, что они ему понравятся. Ее смеха, ее шуток, ее нежных, все понимающих глаз. Она вошла в его жизнь, как мечта, как сон, и он не хотел просыпаться. Во всяком случае, он не хотел проснуться и увидеть, что Динны нет рядом.

– Бен? – тихо позвала Динна.

– Что, любимая?

– А вдруг выставка получит плохие отзывы?

Это прозвучало так испуганно и так по-детски, что Бену стало смешно. Но он не засмеялся, потому что понимал, как Динна волнуется.

– Не получит. – Бен обнял Динну под лоскутным одеялом. Это одеяло много лет назад жена одного художника подарила матери Бена, было это в Нью-Йорке. – Я тебе обещаю, что отзывы будут прекрасные.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю, потому что ты очень хороший художник. – Он поцеловал Динну в шею. От прикосновения ее нагого тела его пробрала сладкая дрожь. – И потому что я тебя очень люблю.

– Глупый ты.

– Не понял. – Бен усмехнулся и посмотрел на нее. – Я признаюсь тебе в любви, я ты говоришь, что я глупый. Вот что, дорогуша...

Он привлек Динну к себе и закрыл ей рот поцелуем, и они вместе скрылись под одеялом.

На следующее утро Динна проснулась в шесть часов, встала и сразу ушла в рабочую комнату. Она вспомнила об одной картине, которой там было не место. Потом еще об одной, которая, по-видимому, вставлена в неподходящую раму. Выпив кофе, Динна подумала, что, кажется, еще две картины остались неподписанными. Так продолжалось все четыре дня. Перед выставкой Динна пребывала в лихорадочно-взвинченном состоянии. Бен посмеивался и пытался ее успокоить. Как-то он повел ее обедать в ресторан, в другой день уговорил пойти в кино, потом чуть ли не силой увлек с собой на пляж, затащил в воду и заставил поплавать. По ночам они допоздна занимались любовью. Наконец наступил четверг, и Бен повел Динну в кафе на ленч.