Конец лета

– Я еще вернусь за портфелем.

– Если я буду спать, ты меня разбудишь?

В глазах Шанталь затаилась улыбка, от которой она стала похожей на котенка. Марк рассмеялся:

– Обязательно.

Но его мысли были уже далеко от Шанталь, он был уже не с ней. Они приехали из аэропорта всего десять минут назад, но у Марка вдруг возникло ощущение, что он тратит слишком много времени. Он надел плащ.

– Марк-Эдуард!

Марк был уже у двери, он остановился и оглянулся.

– N'oblie pas que je t'aime... He забудь, что я тебя люблю.

– Moi aussi! Я тебя тоже. Дверь бесшумно закрылась.

Марк-Эдуард приехал в больницу в крошечном «рено» Шанталь и оставил машину поодаль от входа. Правильнее было бы взять такси, но он не хотел терять ни минуты. Ему нужно было как можно быстрее попасть в больницу, к дочери, увидеть, что с ней, попытаться все осмыслить. В полете Марк думал об этом много раз, снова и снова. В голове вертелись бесчисленные «как», «когда» и «почему», но ни одно не находило ответа. Временами ему казалось, что ничего не случилось, что они просто возвращаются в Париж после командировки в Грецию... а потом все вдруг снова становилось кристально ясно, и он вспоминал про Пилар. Если бы не Шанталь, он бы не смог держать себя в руках, без нее он вряд ли выдержал бы этот перелет.

В вестибюле больницы было тихо. Доминик еще раньше по телефону сообщила ему номер палаты Пилар, и еще до отъезда из Афин Марк смог связаться с доктором Киршманом. Но делать выводы было рано. Пилар получила серьезные травмы черепа, повреждения ног были, возможно, необратимыми, у нее был разрыв селезенки и ушиб одной почки. В целом ее состояние оценивалось как очень тяжелое.

Входя в лифт и нажимая кнопку четвертого этажа, Марк почувствовал стеснение в груди. Пока лифт поднимался, он не думал вообще ни о чем, в голове было пусто. Наконец двери с жужжанием раздвинулись, и он вышел в коридор. Марк огляделся, не зная, где искать своего ребенка, и на мгновение растерялся, почувствовав себя беспомощным. Но затем он увидел медсестру, сидящую за столом, и подошел к ней.

– Вы к Пилар Дюра?

Медсестра стала объяснять, как пройти в палату, но Марк жестом прервал ее:

– Как она?

Медсестра посмотрела скорбным взглядом:

– Месье, она в критическом состоянии.

– Но ей стало лучше, чем было?

Вместо ответа медсестра только молча покачала головой.

– А что доктор Киршман, он здесь?

– Сейчас – нет, но он был утром. Скоро он опять вернется. Уверяю вас, он очень тщательно следит за состоянием девочки, оно постоянно контролируется мониторами... Мы делаем все возможное.

На этот раз Марк только кивнул. Он нервно кашлянул, прочищая горло, и стремительно зашагал по коридору, на ходу вытирая глаза. Ему нужно было собраться, взять себя в руки, чтобы показать Пилар, что все будет хорошо, чтобы придать ей сил, чтобы помочь ей выкарабкаться. Шанталь была забыта, сейчас он думал только о своей девочке.

Дверь в палату была раскрыта, и Марк заглянул внутрь. Казалось, палата буквально напичкана приборами. Возле Пилар находились две медсестры: одна – в белом халате, другая – в зеленом стерильном костюме, в каких работают в операционной. Обе пристально посмотрели на Марка. Он бесшумно вошел в палату.

– Я ее отец.

В шепоте Марка послышались властные нотки, и обе медсестры кивнули. Марк быстро оглядел палату, и его взгляд остановился на Пилар. Она лежала на кровати, опутанная какими-то трубками, окруженная мониторами, реагирующими на каждое ее дыхание, и казалась совсем маленькой. Когда Марк посмотрел в ее лицо, то на мгновение похолодел. Пилар была очень бледна, ее кожа приобрела пепельный оттенок, искаженное лицо казалось незнакомым, только подойдя ближе, Марк узнал в лежащей своего ребенка. Трубки, боль, бинты – все это изменило Пилар почти до неузнаваемости, но Марк ее узнал. Дочь лежала с закрытыми глазами. Некоторое время Марк молча смотрел на нее, затем бесшумно подошел ближе и дотронулся до ее руки. Рука чуть заметно дрогнула. Пилар открыла глаза, но не улыбнулась, лишь во взгляде промелькнула тень узнавания.

– Пилар, дорогая, это папа.

Марк усилием воли удержал подступающие слезы. Больше он ничего не сказал, он лишь стоял, глядя на дочь, и держал ее за руку, пока ее яркие голубые глаза снова не закрылись. Марку вдруг перестало хватать воздуха, он почувствовал, что ему трудно думать, смотреть, даже просто дышать. Как это могло случиться? Почему это произошло именно с его ребенком? У него ослабели колени, он даже подумал, что сейчас упадет, но устоял на ногах, глядя на Пилар и держа ее маленькую бледную руку. Даже ногти ее были неестественного цвета – она дышала слабо, и пальцы недополучали кислород. Марк все стоял и стоял неподвижно, глядя на свою дочь и не произнося ни слова.