Дилемма Джексона

Теперь Розалинда почти бежала, фалды пиджака развевались у нее за спиной. Проносясь между шелковицами, она видела ступени крыльца и чуть приоткрытую входную дверь. Взбежав на крыльцо, остановилась на секунду перевести дух, потом осторожно толкнула дверь, отворив ее пошире, и вошла в холл. Здесь царила тишина, Розалинда могла слышать собственное постепенно успокаивающееся дыхание. Ни дворецкого Монтегю, ни его жены Милли видно не было. Часто моргая, чтобы быстрее привыкнуть к полумраку после яркого солнечного света, Розалинда осмотрела большой холл, видневшиеся через открытые двери гостиную и следующую за ней бильярдную, где они, бывало, играли во «Фриду».

Эдвард появился на самом верху лестницы. Остановился. Какое-то мгновение Розалинда думала, что он принимает ее за Мэриан, но он спросил:

— Никаких новостей?

— Нет. Мне очень жаль. Я хочу сказать, теперь, когда я узнала… я… я просто подумала, что нужно прийти, пока вы не уехали в Лондон, на тот случай, если… если я могу чем-то помочь… Мне так жаль, страшно жаль…

Эдвард, все это время стоявший крепко сжав перила, начал медленно спускаться. Он остановился возле Розалинды и посмотрел в сторону, словно начисто забыл о ней. Потом вдруг бросил:

— Вы не могли бы закрыть дверь?

Розалинда, еще стоявшая на пороге, выполнила его просьбу. Она не знала, что говорить дальше.

— Хотите кофе?

— Да, — ответила она. — О да, спасибо… Надеюсь, я не помешала…

Эдвард, резко развернувшись, быстро пересек холл и зашагал по темному коридору. Розалинда поспешила за ним, на ходу тыльной стороной ладони протирая глаза, не привыкшие к мраку и внезапно заслезившиеся, — платка у нее не было. Из коридора они попали прямо в большую, просторную, залитую солнцем кухню.

Эдвард поставил чайник, хмурясь, стал накладывать в чашки растворимый кофе. У него дрожали руки. Розалинда приблизилась к большому, чисто выскобленному деревянному столу и остановилась, уставившись на бледные изящные кисти Эдварда с тонкими длинными пальцами.

— Я могу вам помочь?

— Нет.

Он оставил чашки и бросил взгляд на чайник. Почувствовав внезапную слабость, Розалинда простонала:

— О господи… — и опустилась на стул.

— Вам нехорошо?

— Нет, нет, все в порядке. О Эдвард… мне так… так ужасно жаль…

Она поднесла руку к шее.

Эдвард с некой, можно было сказать, армейской точностью разливал по чашкам кипяток.

— Молоко, сахар? — спросил он.

Розалинда кивнула.

— Пойдемте наверх. Хотите посмотреть картины?

Он вручил ей чашку и вышел, не оглядываясь, держа в руке свою.

Осторожно, стараясь не расплескать кофе, Розалинда последовала за ним вверх по лестнице. Ей совершенно не хотелось смотреть картины, она предпочла бы спокойно посидеть рядом с Эдвардом и поговорить. Задержавшись на секунду, она отхлебнула кофе — он оказался обжигающе-горячим, ни молока, ни сахара в нем не было.

Великолепное собрание живописи, начало которому было положено в конце восемнадцатого века, размещалось в очень длинном зале с сияющим паркетным полом. Окна выходили в сад. В этом зале висели самые разные картины, собранные многими поколениями владельцев Хэттинга, обладавших несхожими вкусами. Сам Эдвард лишь недавно, после смерти отца, получил возможность удовлетворять свой. Розалинда аккуратно поставила чашку на подоконник возле вазы с цветами. Цветы, срезанные вчера для невесты! Она выглянула в окно, за которым виднелся освещенный солнцем сад, тихий, словно зачарованный: прямо от дома, большого каменного прямоугольника, начиналась аллея «золотого дождя» — застывших, словно часовые, маленьких декоративных деревьев с гроздьями желтых соцветий, а дальше — огромные деревья, зрительно уменьшающиеся по мере удаления, — очень старые дубы, березы, каштаны, гималайские кедры. Иным лет четыреста, а то и больше, подумала Розалинда. Абсолютная тишина и солнечный свет. У нее защипало глаза, и она отошла от окна, прихватив чашку и пролив при этом немного кофе на сверкающий паркет. Смущенно оглянувшись, она вытерла пол рукавом. Эдварда не было видно, наверное, он уже вышел… Впрочем, нет, оказалось, он стоял в конце зала. Розалинда снова почувствовала слабость, ее вдруг пронзила мучительная мысль: Мэриан могла стать хозяйкой всего этого — всего: и сада, и дома, и картин, и даже самого Эдварда.

Эдвард, где-то оставивший свою чашку, возвращался теперь к Розалинде. Она хорошо видела его лицо: бледное, почти белое, неподвижное, как железная маска, искривившиеся в зловещей улыбке бледные губы, орлиный нос. Она стала лихорадочно придумывать, что бы сказать, и неожиданно слова вырвались сами: