88  

Туан вспомнил, как в конце концов они встали с постели, немного поели, немного выпили, как смеялись странным безумным смехом и плакали сладкими слезами. Вспомнил, как он тихо без конца повторял: «О, о, о!» Все действительно произошло, и все было настоящим. Только позже тем же днем — или уже был вечер? — его охватила эта боль. Туану никогда не делали операции, но теперь он знал, как чувствует себя больной на операционном столе, он познал эту особую боль и постарался скрыть ее от Розалинды. Начав одеваться, они не переставали плакать, но их слезы были похожи на мягкие стрелы, падающие в воду. Туан, которого тогда еще не скрючила боль, выпрямился и сказал:

— Ты должна уйти, сейчас ты должна уйти, но приходи завтра утром…

Когда она ушла, оставив Туана наедине с его болью, он вдруг испугался: «Что, если она не придет, что, если ее убьют, она попадет под машину и я никогда больше ее не увижу?» Однако не эта мысль, как бы ни была она ужасна, мучила его больше всего после того, как он, закрыв дверь за Розалиндой, опустился на колени, а потом распростерся на полу. Зачем он отослал ее? Нет, главное — почему она пришла к нему? Ах эта боль! Она овладела им, утвердилась в нем, превратила его в нечто совсем иное, в некое сломленное существо. К тому же он понимал, что не может даже умереть, что он должен жить таким. «Я болен, — думал он, лежа на полу, — я стал совершенно другим, нужно лежать тихо, но я не могу, неужели это будет длиться вечно? Появится ли еще когда-нибудь смысл?» Слово «смысл» светилось над его головой, как раскаленная докрасна кочерга, так близко, что, казалось, вот-вот обожжет. Позднее Туан не мог вспомнить, как долго он пролежал на полу и лежал ли он лицом вниз, болело его лицо от жара или ему было нестерпимо жарко от боли.

Через некоторое время он сел все там же, на полу, и стал быстро ощупывать руками лицо. «Я не могу жениться на ней! — решил он наконец. — Вероятно, долгожданный "смысл" в этом и состоит». С трудом перевернувшись на живот, Туан пополз, потом поднялся на колени и в конце концов, ухватившись за край стула, встал. Сел на диван. Ему понадобилось довольно много времени на то, чтобы отдышаться. Потом он с удивлением обнаружил, что был бы не прочь поесть и попить, но это было невозможно. Может быть, лечь в постель? Тоже невозможно. Который теперь час? А какое это имеет значение! Часы где-то соскользнули у него с руки. Кажется, было уже довольно темно. Ему удалось встать и, держась за стену, добрести до выключателя. Потом он вернулся к дивану и снова сел. Дышал он теперь ровнее. Интересно, сможет ли он есть и пить? Он пошел на кухню, сел за стол. Перед ним стояли открытая бутылка вина и бокал. Почему они здесь? Ах да, конечно! Он выпил немного вина и много воды, пошел в комнату, нашел там часы — они лежали на диване. Одиннадцать часов. А сколько же было, когда он отправил ее домой?

Может, она почувствовала приближение его ужаса и в страхе убежала? Нет, он вел себя разумно и нежно, когда отсылал ее, и она все поняла. Впрочем, могла ли она действительно понять? Нет, этого быть не может, она тихо удалилась, просто чтобы не мешать ему.

Туан встал, прошел в спальню, взглянул на кровать. Неужели они были с ней здесь, посреди этого хаоса? Ах, если бы он мог привести свои мысли в порядок! Он снова вернулся на кухню, сел и выпил еще немного вина, однако есть не мог. «Чем же закончатся эта борьба и это смятение? — подумал он. — А вот чем: я не могу жениться на нееврейке. Отец женился, а я не могу. Почему? Я знаю почему, но сейчас не могу думать об этом и никому не в состоянии ничего объяснить. В сущности, я вообще ни на ком не могу жениться. Я обречен нести, не деля ни с кем, неизбывное горе моего отца, деда, бабушки, вечное горе. О мой Бог, мой Бог!..»

В дверь позвонили. Туан подумал, что это Розалинда. Как ужасно. Прошел в гостиную, остановился, дрожа. Звонок зазвенел снова. «Это она, — думал Туан, — я не должен приближаться к двери». Звонок прозвучал в третий раз. Туан открыл. Вошел Джексон.

Глава 9

«Дорогой мой Бенет! Умоляю, простите меня! Вы ведь простите, правда? Вы должны! В сущности, я никогда не хотела становиться женой Эдварда, он всегда был чрезвычайно сдержан и испытывал неловкость в общении со мной. Порой казалось, что он вообще все это делает только ради Вас! Я любила Эдварда, но скорее как брата, нет, даже не так, наверное, я жалела его, а возможно, все дело было в Хэттинге! Так или иначе, в обстановке английской деревни я никогда не чувствовала себя на своем месте! Все, что происходило со мной там, постепенно становилось менее и менее реальным. Повторяю снова и снова: мне очень неловко, я готова пасть ниц перед Вами (это выражение Кантора), мне действительно страшно стыдно за то, что я причинила всем столько огорчений, слава богу, длилось это не слишком долго.

  88  
×
×