Там

Было невыносимо стыдно. Драки драками и суки суками, но главное Кузино дело было защищать Хозяина. Их ведь на свете только двое, им друг без друга нельзя. Особенно Хозяину без Кузи. Пропадет. Он же неповоротливый, ничего вокруг не видит.

И потом, кто будет защищать Дом?

Дом у Кузи был очень большой и беспокойный.

В нем было много хороших мест, где пахло кожей, или вкусной едой, или опилками, очень славный запах. Много было и плохих мест, откуда несло ржавчиной, духами (вот уж гадость) или мазутом, бр-р-р.

Страшным Запахом чаще всего веяло с поля, на котором взлетали и садились огромные шумные птицы, но туда, на Кузино счастье, выходить запрещалось.

– Кузнечик, ты почему не пьешь? – не мог понять Хозяин.

Он взял Кузю за шею, будто несмышленого щенка, ткнул мордой в блюдце. Но Кузе было не до Пузырящейся Воды.

Он вдруг понял, откуда тянет Запахом.

За столиком сидели двое.

Один узкий, серый. Неприятный. Смердит духами, гуталином, еще какой-то щекотной дрянью.

Другой поменьше, черный. Запахи неплохие: пот, говяжья сосиска, что-то клеенчатое. Но Смертью тянуло именно от черного. Никаких сомнений!

Ужасный Запах набухал и ширился, будто расползающееся сизое облако. Времени оставалось совсем мало. Оно уже почти кончилось.

Кузе неудержимо захотелось броситься вон из этого пропащего места. Но не бросать же Хозяина. Да и не успеть тому на двух нескладных лапах.

Рыжий боксер, подбадривая себя, зарычал. Ощерил зубы и ринулся на Запах.

Акт I

В баре полумрак.

По радио поет группа "Тату": "Я сошла сума, я сошла сума, я сошла сума…"

Рыжая собака с рычанием бросается к столику, за которым сидят Муса и Ястреб. Муса испуганно вскакивает. Стул, на котором он сидел, падает.

Ястреб оборачивается к охранникам и сердито кричит что-то по-английски, но пес переходит на лай, и слов не слышно.

Губкин и Колыванов сами изумлены, ничего не понимают.

Муса расстегивает пиджак. У него дрожат пальцы, глаза выпучены от ужаса, губы что-то беззвучно шепчут. Кузя громко лает, брызгается слюной.

"Ля иляха илля-Ллаху!" – истошно выкрикивает Муса.

Дернувшись, Ястреб поворачивается к нему, шипит что-то по-арабски, протягивает руку, но поздно. Пальцы Мусы уже в кармашке жилета.

Яркая вспышка.

Оглушительный грохот.

Крики, треск, звон стекла.

Песня обрывается на словах "Папа-мама, прости-и!"

Сцену заволакивает черный дым.

Больше ничего не видно.

События, описанные в первых одиннадцати картинах, происходят одновременно.

Двенадцатая картина начинается секунду спустя.

1.1

Картина первая

Кузя

«Беги! Ты в опасности! Все в опасности!" – кричал Кузя черному человеку, от которого остро пахло Смертью.

Но тот не понимал. Люди за исключением Хозяина никогда ничего не понимают. Да и Хозяин не всегда.

От черного человека кисло запахло страхом. Но испугался человек не Смерти, а Кузи. Вот глупый! Как будто Кузя его укусит.

Боксер перешел на лай.

"Скорей! Скорей! Времени больше нет!"

Черный человек схватил себя за бок и сделался огненным облаком, превратив Кузю в комочки разодранной плоти.

1.2

Картина вторая

Муса

С того момента, как в бар вошли охранники, Муса был сам не свой. Стеснялся выказать страх, даже отхлебнул чаю, но руки мелко дрожали, а на лбу выступила холодная испарина.

Один из кафиров нашептывал что-то своему мерзкому бульдогу. Второй, не скрываясь, впился в Мусу ненавидящими поросячьими глазками и отвел взгляд не сразу.

Знают! Они все знают!

Спокойно, сказал себе Муса. Просто эти неверные не любят мусульман. И вообще теперь, когда на мне жилет, бояться нечего.

Он даже улыбнулся Связному, показать, что нисколько не встревожен.

Но проклятая собака вела себя странно. Раздувала ноздри на своем жабьем рыле, смотрела только на Мусу, начинала порыкивать.

Среди учеников мадраса ходили слухи, что у кафиров есть псы, специально натасканные вынюхивать шахидов. Будто бы есть какой-то хитрый химикат, называемый эссенция. Это зелье еврейские ученые добыли в своих лабораториях из крови мучеников, отдавших свою жизнь за Правое Дело.

Не может этого быть, сказал себе Муса, храбрясь. Глупые выдумки.