Цементный сад

Но чаще всего мы болтали, как двое заговорщиков, о наших родных и знакомых, тщательно обсуждая детали их внешности и поведения, стараясь понять, какие они на самом деле. Говорили и о болезни матери. Сью слышала, как мама сказала Джули, что снова меняет врача.

Оба мы соглашались, что наша старшая сестра в последнее время слишком уж задается. Я как-то не воспринимал Сью как девочку. Она была совсем не похожа на Джули — просто сестра, близкий человек. Однажды, когда долгим воскресным вечером мы разговаривали о родителях, Джули вошла в комнату. Я как раз говорил о том, что на самом деле они друг друга терпеть не могли и мама только обрадовалась, когда папа умер. Джули села на кровать рядом со Сью, скрестила ноги и зевнула. Я кашлянул и умолк.

— Ну, продолжай, — сказала Джули, — очень интересно.

— Да нет, я ничего, — сказал я.

— Угу, — ответила Джули. Она опустила глаза и слегка покраснела.

Теперь кашлянула Сью. Все мы молчали и ждали.

— Я просто говорил, что, мне кажется, мама не очень любила папу, — произнес я наконец, чувствуя себя очень глупо.

— Правда? — насмешливо спросила Джули. Видно было, что она злится.

— Не знаю, — промямлил я. — Может, ты знаешь?

— А мне откуда знать?

Снова долгое молчание, наконец Сью осмелилась сказать:

— Потому что ты с ней разговариваешь больше, чем мы.

Гнев Джули всегда выражался в презрительном молчании. Вот и сейчас она молча встала, подошла к дверям и только тогда сказала негромко:

— Это потому, что у вас обоих с ней нет ничего общего.

Еще помолчала у двери в ожидании ответа и вышла, оставив после себя легкий аромат духов.

На следующий день, после школы, я подошел к матери и сказал, что могу сходить с ней вместе в магазин.

— Я не буду покупать ничего тяжелого, — ответила она. Она стояла в холле, завязывала перед зеркалом шарф.

— Просто хочу пройтись, — пробормотал я.

Несколько минут мы шли молча, затем она взяла меня под руку и сказала:

— Скоро твой день рождения.

— Ага, очень скоро, — ответил я.

— Хочешь, чтобы тебе поскорее исполнилось пятнадцать?

— Не знаю, — промямлил я.

В аптеке мы ждали, пока аптекарь приготовит для матери микстуру, и я спросил, что сказал ей доктор. Мать рассматривала мыло в блестящей подарочной обертке; услышав мой вопрос, она положила мыло и весело улыбнулась:

— Да все они говорят одно и то же. Ерунду всякую. Сколько я уже их поменяла. — Она кивнула в сторону прилавка: — Я принимаю таблетки, и они помогают.

Мне сразу стало легче, и я предложил понести пакете коричневым полным пузырьком. На обратном пути мама сказала, что мой день рождения надо отпраздновать — может быть, я хочу пригласить кого-нибудь из школы?

— Не надо, — быстро ответил я. — Пусть будут только свои.

Всю дорогу до дома мы строили планы праздника, и оба радовались, что наконец нашли о чем поговорить. Мать вспоминала вечеринку по случаю десятого дня рождения Джули. Я тоже это помнил — мне тогда было восемь. Джули горько рыдала, потому что кто-то сказал ей, что после десяти лет дни рождения не празднуют. Мы все потом долго над ней подшучивали.

Ни мать, ни я не упоминали о том, что этот праздник — как и все прочие праздники — нам испортил отец. Ему нравилось, когда дети ходят по струнке, сидят прямо, разговаривают тихо и вежливо — словом, соблюдают установленные им правила игры. Шум, беспорядок, бесцельная беготня выводили его из себя. Не было такого дня рождения, на котором он бы на кого-нибудь не срывался. Когда Сью исполнилось восемь, он наорал на нее и пытался отправить спать за то, что она бегала вокруг стола. Вмешалась мама — и больше мы ничьи дни рождения не праздновали. А у Тома и вовсе ни одного настоящего дня рождения не было.

Дойдя до ворот, мы снова замолчали. Пока мать рылась в сумочке, отыскивая ключи, я спрашивал себя, рада ли она, что на этот раз у нас будет праздник без папы.

— Бедный папа, — сказал я. — Он не сможет…

И она сказала:

— Бедняжка мой. Он бы так тобой гордился.

За два дня до моего дня рождения мать слегла.

— Когда надо будет, я непременно встану, — убеждала она меня и Сью, когда мы поднялись ее навестить. — Я ведь не больна — просто очень, очень устала. — Я видел, что ей трудно держать глаза открытыми.

Пирог она уже испекла и украсила его кремовыми кругами, красными и голубыми, а в центр пирога воткнула свечу. Эта одинокая свеча очень развеселила Тома.