Цементный сад

— Отстань от меня! — кричала она. — Том, оставь меня в покое хоть на минуту!

Но это не слишком помогало. Том вбил себе в голову, что теперь заботиться о нем должна Джули. Он таскался за ней по пятам, а когда мы со Сью пытались его отвлечь, не обращал на нас внимания. Однажды в самом начале вечера, когда Том вывел Джули из себя своими приставаниями, она схватила его и начала раздевать.

— Ладно, — приговаривала она, — ты этого добился! Сейчас ты свое получишь!

— Что ты с ним делаешь? — громко, перекрикивая вопли Тома, спросила Сью.

— Если хочет, чтобы я была ему мамочкой, — крикнула в ответ Джули, — пусть делает то, что я говорю! Сейчас он пойдет спать!

Времени было часов пять, не больше. Джули раздела рыдающего Тома и утащила его в ванную, некоторое время оттуда доносились крик и плеск воды. Десять минут спустя Том, уже в пижаме, притихший и покорный, позволил Джули увести себя наверх, в спальню. Спустившись оттуда, она отряхнула ладони от воображаемой пыли и широко улыбнулась.

— Вот что ему было нужно! — объявила она.

— Да уж, командовать ты умеешь! — проворчал я.

Прозвучало это, пожалуй, чуть ядовитее, чем следовало, и Джули отвесила мне шутливый пинок.

— Следи за собой, — предупредила она, — а то станешь следующим!

Закончив в подвале, мы с Джули сразу отправились спать. Поскольку Сью часть ночи проспала, она не стала ложиться и днем присматривала за Томом. Я проснулся часов в пять: было жарко и очень хотелось пить. Внизу никого не было, но откуда-то с улицы доносился голос Тома. Я нагнулся к кухонной раковине, чтобы попить из крана, и тучи мух загудели вокруг моего лица. Шел я на цыпочках и осторожно, потому что возле раковины была разлита лужа чего-то желтого — должно быть, апельсинового сока. Еще не совсем проснувшись, я побрел наверх, в комнату Сью. Она сидела на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув колени к груди. На коленях лежала раскрытая тетрадка. Когда я вошел, она бросила карандаш и захлопнула тетрадь. В комнате было душно, словно Сью просидела здесь уже несколько часов. Я присел на край кровати, поближе к ней. Мне хотелось о чем-нибудь поговорить, только не о вчерашней ночи. Хотелось, чтобы кто-нибудь погладил меня по голове. Но она поджата губы, словно твердо решив не начинать разговор первой.

— Что это ты делаешь? — спросил я наконец, заглядывая к ней в тетрадь.

— Ничего, — быстро ответила она, — просто пишу. — И обеими руками прижат тетрадку к животу.

— А что ты пишешь?

Она вздохнула:

— Ничего. Просто пишу.

Я выхватил у нее тетрадку, повернулся к Сью спиной и раскрыл. Прежде чем она загородила листок рукой, я успел прочесть: «Дорогая мамочка, сегодня вторник…»

— Отдай! — вскрикнула Сью, и в голосе ее послышалась такая неожиданная, незнакомая ярость, что я позволил ей отобрать у меня тетрадку.

Сью сунула ее под подушку и села на край кровати, уставившись в стену. На багрово-красном лице ее резко выделялись веснушки, на виске сердито билась синяя жилка. Я пожал плечами и пошел к дверям. Она не поднимала глаз. Едва я вышел, бросилась к двери, захлопнула ее за мной и заперла. Из-за запертой двери послышались рыдания. Я постучал и окликнул ее, она дрожащим голосом потребовала, чтобы я убирался. Так я и сделал — отправился в ванную и смыл с рук засохший цемент.

С неделю после погребения мы не готовили еду. Джули отправилась на почту за деньгами и явилась домой с двумя сумками продуктов, но мясо и овощи лежали нетронутыми, пока не пришлось их выбросить. Вместо них мы ели бутерброды с сыром, бутерброды с арахисовым маслом, печенье и фрукты. Том налегал на шоколадные батончики — кажется, почти ими одними и питался. Порой кому-то приходило настроение сделать чай, и мы пили чай, но чаше обходились водой из-под крана. В тот же день, вернувшись с покупками, Джули выдала мне и Сью по два фунта.

— А себе ты сколько взяла? — спросил я.

Она захлопнула кошелек:

— Столько же, сколько и вам. А остальное — на еду и прочие покупки.

Не прошло и нескольких дней, как из кухни начало распространяться зловоние и появились тучи мух. Делать нам ничего не хотелось, мы просто плотно закрывали дверь в кухню. Для работы было слишком жарко. Потом кто-то (не знаю кто — не я) выкинул мясо. Меня это приободрило: в тот же день я вымыл несколько молочных бутылок, выбросил обертку из-под мяса и прихлопнул с дюжину мух. Вечером, когда Джули и Сью сказали, что надо наконец прибраться на кухне, я гордо ответил: