Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

В этом не было ничего нарочитого; по-видимому, волею судеб, – (я люблю эту причину и это следствие) – так вот, волею судеб я обречена на существование в мастеровом, ремесленном и поддатом мире художников, не худшем из творческих миров.

Словом, я переехала в Москву, про что уже неоднократно писала, и время от времени, по должности жены художника, появлялась на разных выставках, встречая там иногда ташкентских знакомых и друзей.

Дом наш и тогда, несмотря на тесноту, был довольно открытым. У нас часто останавливались приехавшие в Москву ташкентцы. Приезжали они теперь из Владимира, из Вологды, из Ломоносова – Ташкент постепенно пустел...

И ничего, как-то размещались. К ночи на кухне сдвигался к стене складной столик и по диагонали – как раз от окна до двери хватало места впритык – воздвигалась раскладушка.

Так однажды дня три прожил у нас Витя Мануйлов, знакомый художник, ученик моего отца и сокурсник Щегловой. Вечерами засиживались допоздна, вспоминали всех, разъехавшихся и оставшихся в Ташкенте, друзей и знакомых...

Набрели и на нее.

– Верка-то? – воскликнул он и рукой махнул. – Ну, Верка в полной упаковке: живет на два дома, то в Кельне, то в Ташкенте; в Германии, говорит, ей не хватает энергетики света... На Западе чрезвычайно успешна: выставки, каталоги, альбомы... Вот повезло бабе с иностранным мужем, что ты скажешь... За кого бы мне замуж выйти?... – Он усмехнулся, поддел шпроту вилкой. И сразу спохватился: – Нет, я ничего не хочу сказать – по справедливости, она заслуживает. Она – ничего не попишешь – талантливая, Верка-то, уже в институте была на десять голов выше всех. Да дело не в этом, понимаешь... Я однажды на практике, на пятом курсе, видел, как она работает. Я просто обалдел! Слышь, старик, – Витя уже обращался не ко мне, а к моему мужу, который только и мог оценить – как там по-особенному работала художница. – Она последние мазки наносила пальцами, всеми десятью, как на органе играла, – сглаживала переходы, втирала один тон в другой... Впечатление было, что она создает их, свои картины, из какой-то особой живой глины, прямо лепит живое в полотне... С ума можно было сойти!

Витя задумался, вспоминая... Перестал закусывать. Но, когда Борис долил ему водки, встрепенулся, сказал: «За ваш дом, ребята!» и, опрокинув стопку, потянулся к салатнице с квашеной капустой. Я думала, что тема странной Щегловой исчерпана, но ошиблась. Видать, Мануйлова беспокоили и ее известность, и ее независимость, и ее неожиданное замужество... А может быть, он считал, что и меня должна интриговать эта фигура?

– Но, понимаешь, она ведь чокнутая, – Верка... – продолжал он. – Почти не продает своих картин, бзик такой... Редко-редко на какой-нибудь аукцион выставит, или с выставки одну продаст... И они за приличные башли идут, она ценится, понимаешь, потому что уже очень известна, и все знают, что картины держит при себе... Знаешь, кому недавно смилостивилась продать работу с выставки? Голландской королеве, да... Я ее видел недавно – Верку, не королеву... Все такая же, не меняется: ничего ее, кроме работы, не интересует, вечно погружена в себя и никого вокруг не видит... Я как раз после этой встречи вспоминал, как на первом курсе кто-то из ребят запер ее в анатомичке, так, ради хохмы... Думали, она там с ума сойдет – девчонка, одна среди... разных неприглядных, часто неукомплектованных незнакомцев... Когда открыли, она сидела со своим вечным черным блокнотом и зарисовывала половинку какого-то застарелого алкаша, жмурика, которого долгое время под мышки приволакивал и бросал на стол такой бородатый чокнутый парень, что там работал... Вот это вам Вера Щеглова во всей красе!

И все такая же верста коломенская, – непонятно, что в ней этот немецкий барон нашел... Ну, барон, тот – ладно, Верка для него – экзотика Азии... А я помню, как ее Лёнька Волошин любил! Много лет, и так преданно, упорно... словом, как дай вам бог! Он же, когда она за барона вышла, чуть с собой не покончил! Я-то знаю, мы с ними по соседству на Кафанова жили... Маргарита Исаевна просто сама не своя была, боялась его одного на минуту оставить: как она Верку ненавидела! – цыганкой называла, ведьмой, – всю жизнь, говорила, та Лёне испортила!... Ну, ничего, не помер, – вон он, Лёнька, как в Америке лихо пошел, притом, учти – исключительно благодаря своим золотым мозгам и его особенности – каждому встречному чем-нибудь помочь... – Витя удовлетворенно пристукнул ладонью по столу, как бы в подтверждение своим словам. И, вспомнив что-то... помедлил и добавил: