Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

Вдруг он встрепенулся, щелкнул пальцами, – вспомнил о чем-то...

– Кстати, не забыть! Хорош я... Здесь на днях должна открыться в... – достал из нагрудного кармана пиджака записку, из другого кармана очки, нацепил их, прочитал: – «Музе-он Ис-ра-эль»... открыться выставка Щегловой... Есть у меня ответственное задание – достать каталог и потусоваться... хотя, скажу тебе со смущением, не большой я любитель всех этих музеев... Но... Лёня – друг, босс... С другой стороны... – он задумался, сложил очки, сунул их обратно в карман:

– С другой стороны, он все равно пришлет своего Готлиба...

Тут я с немалым удивлением услышала, что босс выслеживает все выставки Щегловой, сам едет или посылает своего порученца куда бы ни пришлось. Зачем? Да бог его знает... Такой вот у человека задвиг на картинах этой художницы... – и, складывая записку, мой старый приятель подмигнул:

– Слушай, нам бы с тобой его проблемы!

А дней через пять за столом у общих приятелей я слушала рассказ самой художницы о недавних морских впечатлениях, – друзья вывезли ее отдохнуть и глотнуть воздуха в тихую и совершенно пустынную бухту в Синае...

Она рассказывала, как, гуляя по берегу во время отлива, довольно далеко углубилась в море, туда, где обнажилось мокрое песчаное дно с коралловыми рифами... Чистое высокое небо, палящее солнце...

Вдруг начался внезапный прилив! Издали на нее пошла высоченная стена воды (иногда действительно бывают на Красном море такие мощные приливы)...

Я впервые сидела с ней за одним столом и с удивлением наблюдала, как рассыпается на глазах образ косноязычной буки, не поднимающей глаз на собеседника. Язык ее был точен, гибок, ни одного лишнего слова... За столом все умолкли, слушая ее...

А она, легко улыбаясь, продолжала рассказывать, как в миг пронеслась в ее голове библейская сцена гибели фараоновой конницы, на которую обрушились воды этого моря и, возможно, именно в этом месте. Она повернулась и побежала к берегу... Гигантская стена воды из прозрачного, насквозь просвеченного солнцем, зеленого оникса неукротимо и яростно гналась за ней, грозя поглотить. Она задыхалась, сердце колотилось, ноги по щиколотку были изрезаны кораллами... В последний миг, увязая уже в сухом песке, она прыгнула вперед и упала грудью на берег... И сразу позади со злобным грохотом обрушилась ониксовая стена и, отползая, шипела с досады: беглянка была упущена...

А на другое утро она увидела на берегу араба в галабие, у самой кромки воды. Он испражнялся, сидя на корточках... И потом все сидел, задумчиво глядя на солнце, приподнимая подол галабии в ожидании, чтобы его подмыла волна...

Вера сидела напротив, иногда обращаясь прямо ко мне, изображая томный вид ожидающего волны голозадого араба, показывая в улыбке ряд великолепных зубов, была в отличном настроении и все повторяла, что теперь будет часто приезжать в Иерусалим, потому что ее поразила «страшная иерусалимская луна»... Я смотрела на нее и думала, что она действительно хороша – свободна в движениях, модно подстрижена, – «стильна»... и что небезызвестный Лёня Волошин, наверное, остался бы ею доволен.

Потом хозяин дома стал заваривать зеленый чай, и все примолкли, наблюдая, как он отливает немного в пиалу, заливает обратно в чайник и ждет, положив салфетку на крышку чайника... Никто не поинтересовался – к чему эти сложные манипуляции: за столом сидели одни ташкентцы...

По обратному пути домой, на горном вираже к Маале-Адумим, я ревниво оглядела небо.

Страшная иерусалимская луна вступила в небеса. Она принадлежала этому городу, – вкатанный в небо тяжелый масличный жернов, набитая зелеными маслинами бочка, краеугольный камень храма...

Припарковав машину около дома, я вновь оглянулась.

Город держал свою луну на пиках своих колоколен... Чудовищно эротическое лунное поле колыхалось вокруг минаретов, восставших в ожидании предутреннего стона муэдзина. Луна подминала холмы под собой, прокатывала по ним бока... Все преобразилось, все полнилось в ее свете тяжелым смыслом сна, – длилось, прогибалось, ввинчивалось в бесконечность время, вязко ворочая язык в гортани ночи. Остро запахли травы, и звон цикад надорвал мятную фольгу библейских мифов...

Впрочем, это уже тема другого города-романа.

***

Лет через пять я оказалась в Германии, где молодое небогатое, но отважное издательство выпустило один из моих романов в переводе на немецкий. Меня пригласили провести презентации в Берлине, Лейпциге и Дрездене, и я согласилась, тем более что уже немало друзей и знакомых, в том числе и ташкентских, осваивали просторы хлебного фатерланда. Три вечера я отвечала на вопросы публики и журналистов о наших непростых краях, стараясь не раздражаться и быть объективной, что всегда неважнецки у меня получается, потом на неделю оторвалась и пустилась в загул по знакомым домам.