Книжный вор

— Когда-то мы читали здесь с сыном. А потом…

Лизель потрогала рукой воздух у себя за спиной. Увидела мальчика и его мать, которые читают на полу, и малыш тычет пальцем в картинки и слова. Потом она увидела войну под окном.

— Я знаю.

Снаружи вошло восклицание.

— Что ты сказала?

Лизель резким шепотом ответила через плечо:

— Молчи, свинух, и следи за улицей. — А Ильзе Герман она плавно протянула другие слова. — Так, значит, все эти книги…

— В основном — мои. Некоторые — мужа, некоторые были сына, как ты знаешь.

Теперь смущение возникло со стороны Лизель. У нее вспыхнули щеки.

— Я всегда думала, что это комната бургомистра.

— Почему? — Женщина как будто удивилась.

Лизель заметила, что на носках тапочек у нее тоже свастики.

— Ну, он же бургомистр. Я думала, он много читает.

Женщина сунула руки в карманы халата.

— В последнее время эта комната полезнее всего была для тебя.

— Вы читали вот это? — Лизель протянула «Последнего человеческого чужака».

Женщина присмотрелась к заглавию.

— Читала, да.

— Интересно?

— Ничего.

Лизель не терпелось сбежать, но вместе с тем она понимала, что, как никогда, должна задержаться. Открыла рот, но доступных и слишком быстрых слов было слишком много. Раз за разом девочка пробовала ухватить какое-нибудь, но бургомистрова жена взяла инициативу на себя.

Она увидела за окном лицо Руди, а точнее — его пламенные волосы.

— Наверное, тебе пора, — сказала она. — Он тебя заждался.

По пути домой они ели.

— Там точно ничего больше не было? — спросил Руди. — Поди было.

— Нам и с этим уже повезло. — Лизель внимательно посмотрела на подарок в руках у Руди. — Скажи честно. Ел, пока я была там?

Руди возмутился:

— Эй, это же ты вор тут, а не я.

— Не бреши, свинух, у тебя сахар на губе.

В панике Руди перехватил блюдо одной рукой, а другой испуганно отер губы.

— Ни одного не съел, клянусь.

Половина печенья исчезла еще до того, как вышли на мост, а остатком они поделились на Химмель-штрассе с Томми Мюллером.

Когда всё доели, остался только один вопрос, и его задал Руди.

— Что будем делать с этим чертовым блюдом?

КАРТЕЖНИК

Примерно в то же время, когда Руди с Лизель ели печенье, в городке недалеко от Эссена играли в карты свободные от дежурства солдаты ЛСЕ. Они только что вернулись из длительной поездки в Штутгарт и теперь играли на сигареты. Райнхольду Цукеру не везло.

— Клянусь, он мухлюет, — бормотал он. Солдаты сидели в сарае, который служил им казармой, и Ганс Хуберман только что выиграл третий кон подряд. Цукер с досады швырнул карты на стол и запустил в сальные волосы трезубец грязных ногтей.

* * * КОЕ-ЧТО О РАЙНХОЛЬДЕ ЦУКЕРЕ * * *

Ему двадцать четыре. Когда выигрывает кон в карты, он злорадствует — подносит тонкие цилиндрики табака к носу и жадно тянет ноздрями.

— Запах победы, — говорит он.

Да, и вот еще что. Он умрет с открытым ртом.

В отличие от молодого человека по левую руку, Ганс Хуберман не злорадствовал, выигрывая. Он даже великодушно вернул всем товарищам по одной сигарете и поднес огня. Предложение приняли все, кроме Цукера. Тот схватил подношение и швырнул обратно в середину перевернутого ящика.

— Не надо мне твоих подачек, старик. — Встал и вышел.

— Что это с ним? — спросил сержант, но никто не потрудился ответить. Райнхольд Цукер был просто двадцатичетырехлетним мальчишкой, которому, хоть тресни, не везло в карты.

Не проиграй Цукер своих сигарет Гансу Хуберману, он не стал бы презирать Ганса. А не презирай он его, не занял бы место Хубермана в грузовике через несколько недель на вполне безобидной дороге.

Одно место, двое мужчин, короткий спор и я.

Убиться легче, как люди гибнут.

СНЕГА СТАЛИНГРАДА

В середине января 1943 года Химмель-штрассе была сама собой — темным и унылым коридором. Лизель закрыла калитку, дошла до дверей фрау Хольцапфель и постучала. Открывший ее удивил.

Сначала Лизель подумала, что это сын фрау, но мужчина не походил ни на одного из двух братьев на фотографиях в рамке у двери. К тому же он выглядел слишком старым, хотя сказать трудно. Щеки его пестрила щетина, а глаза словно кричали от боли. Из рукава шинели спадала забинтованная рука, и сквозь повязку проступали кровавые вишни.