Рассказы о прежней жизни

РАССКАЗ О ТРЕХ ХУЛИГАНАХ

Хулиганство — явление, безусловно, неприятное. Мало сказать неприятное — отвратительное, гнусное, пещерное явление. И конечно же, никакого сочувствия к хулиганам быть не может, ни к малолетним, ни к великовозрастным. И хорошо, что общественность и закон о подобными личностями у нас активно борются.

Тем не менее автор в данном рассказе берет на себя смелость заступиться за трех знакомых ему хулиганов. То есть не заступиться — заступаться-то за них уже поздно, они свое получили сполна, а хотя бы реабилитировать их в глазах знакомых и сослуживцев, смыть с них обидное, порочащее пятно.

* * *

Первый хулиган, о котором пойдет речь, — мой ближайший сосед Степан Иннокентьевич Безуглов, человек предпенсионного возраста, по роду занятий банковский работник.

С ним так было. В субботу утром, прихватив прозрачную дырчатую сумку, Степан Иннокентьевич отпра вился на продзаготовки. Успел купить свежего молочка, диетических яиц десятка три, «Пепси-колы» для внучки пару бутылочек прихватил. Короче, загрузился. А на обратном пути угадал он мимо специализированного магазина «Охотник и рыбак». Степан Иннокентьевич охотой не увлекался, но рыбаком был страстным. И давно подыскивал себе раздвижное, телескопическое, как их называют, удилище. Поиски были тщетными, но Безуглов на всякий случай в такие магазины или спортивные отделы всегда заходил. И тут подумал: «Дай заскочу — а вдруг».

В крохотном, на один прилавок, магазине было пусто. По ту сторону прилавка стояла молодая, очень красивая продавщица, а по эту — какой-то, видать, ее знакомый или ухажер — плотный невысокий паренек с длинными, вьющимися волосами, одетый в модный блайзер и дефицитные вельветовые джинсы. Они, похоже, любезничали, хотя впоследствии Степан Иннокентьевич не смог с уверенностью этого утверждать — слишком мало времени ему было предоставлено на то, чтобы сориентироваться в обстановке. Ну и, следовательно, характер отношений молодого человека и продавщицы остался до конца невыясненным.

Паренек стоял к Безуглову спиной. Продавщица — лицом. И, конечно, сразу его увидела. И сразу заорала цепным голосом:

— Ну, куда прешься?! Прутся и прутся! Не видишь, что ли, объявления: магазин закрыт?!

Степан Иннокентьевич хотя и опешил, но успел рассмотреть за спиной продавщицы те самые раздвижные удилища — целый пучок. И все это вместе — неожиданный базарный крик продавщицы и то, что удилища, за которыми он год охотился, — вот они, только руку протяни, — вывело его из себя. Он тоже сорвался и несдержанно бросил:

— Только у меня и делов — читать ваши дурацкие объявления! — И даже, кажется, плюнул. Хотя нет, плюнул он несколько позже, на улице уже, когда обернулся и увидел, что на полуоткрытой двери магазина (сразу не рассмотришь, специально заглядывать надо) действительно пришпилено объявление — маленький, обкусанный клочок желтой оберточной бумаги с корявой надписью: «Магазин закрыт».

Ну, плюнул, значит, и пошел — чрезвычайно расстроенный.

Однако метров через двадцать его догнали. Догнал тот самый крепыш в блайзере. Крепко схватил за свободную от сумки руку, выше локтя:

— Ну-ка, повтори, козел, что ты сказал?

Степан Иннокентьевич растерянно оглянулся — людей поблизости не было. Вдали только маячили какие-то фигуры. Он попытался высвободить руку:

— Позвольте! Что это значит? В чем дело?

Но длинноволосый держал его железно, тренированный, видать, был парнишка. Степан Иннокентьевич испугался. Примитивно струсил — спина холодным потом облилась. Такой бычок сунет боксерским приемом в больную печень — изуродует ведь.

По парень, быстро оглянувшись на приближающихся людей, бить Степана Иннокентьевича не стал. А может, и вовсе не собирался. Произошло что-то ошеломительно гнусное. Не выпуская руки Безуглова, парень начал слегка вроде попинывать его полную сумку остроносым желтым ботинком. Теперь такие ботинки вошли в моду: носок у них забронирован для прочности металлической пластинкой. И вот этим бронированным носком парень тюкал по сумке, тараня яйца, уложенные в бумажный кулек, бутылки с молоком, «Пепси-колу». Спокойно разорял Степана Иннокентьевича, а главное — издевался, унижал, топтал его человеческое достоинство. При этом он хладнокровно, садистски улыбался и приговаривал сквозь зубы:

— Читай объявления, папаша, читай объявления…