Рассказы о прежней жизни

Я молчал — подавленный, обалдевший! Рыбак же все больше распалялся.

— Воруют! — воздел он руки. — Как воруют-то!! — и выхватив из кармана сшивку каких-то пожелтевших газетных вырезок, обличительно потряс ими. — Вот! Во-от!.. Это же — волосы дыбом! Конец света!

Закончил свою филиппику разгневанный пролетарий неожиданно и странно. Вскочил, нервно собрал удочки, прыгающими руками кое-как увязал их в пучок, подхватил сумку с карпами, пробежал мимо меня, сел в эти самые раскошные «жигули» и так рванул с места, что мелкие камешки из-под задних колес шрапнелью ударили по моим джинсам.

Я постоял, подивился на это явление, ни черта не понимая, — чумовой какой-то товарищ, ужаленный! — потом перебрался по трубе через кювет. Труба была скользкой: из микроскопических дырочек били игольчатые, почти невидимые фонтанчики — увлажняли ее. Занять насиженное и, надо думать, прикормленное местечко я не решился, — очень уж открыто здесь было, голо, дискомфортно, — двинулся вдоль канавы. И вскоре набрел на двух белоголовых хлопчиков. Они сидели среди высокой травы на маленьком вытоптанном пятачке, словно в скрадке, открытые только сверху, и настолько были увлечены делом, что не услышали, как я подошел. Я осторожно покашлял. Пацаны вздрогнули, разом оглянулись и утянули головы в плечи.

— Ну что, орлы, каковы успехи? — бодро сказал я.

— Да мы, дядя, так, — заюлил тот, что слева, — мы это… мальков ловим… для аквариума.

— Ara, для аквариума! — закивал его дружок: Но тут у него нырнул поплавок.

— Ой! — испуганно вскрикнул он, вытягивая небольшую кефальку.

— Ну вот, Петька, опять ты! — упрекнул его товарищ.

— Да я что, нарочно? — плаксиво заоправдывался Петька. — Она же сама!

Кефалька, выгибаясь, прыгала на траве. Петька не решался к ней притронуться. Даже не смотрел на неё, отвернулся.

Я снял кефальку с крючка, полюбовался ею, отбросил рубашку, прикрывавшую проволочный садок (я его сразу заметил): там уже лежало с десяток таких же рыбок, заснувших.

— Что же вы ее на солнце держите, — сказал. — Опустили бы в воду. Пропадет ведь.

Пацаны обреченно молчали.

— Эх, рыбаки! — вздохнул я. — Ну, ладно… Глубоко тут — нет? Если на ту сторону перебрести.

— У-у, дядя, глубоко! — оживились пацаны.

— Да здесь еще трясина — засасывает!

— Ага, ил сплошной!

— Вы, дядь, садитесь рядом — места хватит.

— Вон удочка у нас, запасная. Берите.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Чего ж вам мешать, тесниться. Пройду еще… Садок-то опустите в воду.

— Опустим, дядь, опустим! — радостно заверили пацаны.

Еще маленько я прошел, высматривая местечко на берегу, а когда поднял глаза, увидел, как метрах в двадцати по курсу двое мужиков торопливо сматывают удочки. Один, ухватив за лямку рюкзак, боком кинулся в заросли. Второй замешкался, метнулся туда-сюда и вдруг, развернувшись, прыгнул через канаву. То есть хотел прыгнуть, но оскользнулся и булькнул в метре от берега. И стремительно начал тонуть. Неуклюже, словно спутанный, развернувшись, он пытался рывками дотянуться до травы, но под ногами не было твердой опоры, с каждым судорожным толчком он только глубже погружался и уже хлебал ртом воду.

— Руку! — заорал я, плюхаясь на живот. — Не толки ногами! Вытаскивай их!.. Держись на плаву!

Отпячиваясь, извиваясь ужом, помогая себе коленями, подбородком, свободной рукой, я кое-как подбуксовал его к берегу. А тут уж он сам закостенело вцепился в коренья трав, продышался, вылез. Стоял — весь в ряске, в тине, мотал головой, отплевывался.

— Ну? — спросил я. — С легким паром?.. Нашел место купаться! Мало тебе Черного моря?

— Придурок! — выговорил рыбак.

Смотрел он куда-то поверх моей головы, и я решил сначала, что это он о себе — столь не лестно. Но ошибся.

— Ты бы еще ружье взял, придурок! — злобно продолжил он. — Или фуражку милицейскую нацепил, вместо этой бородавки!.. Понаедут… придурки, тунеядцы! Деньги им, падлам, девать некуда… «Черного моря мало!» — передразнил ои меня. — А тебе мало, да? Шарашишься тут… ту-рист! — Он снял штаны, резко встряхнул их, обдав меня грязными брызгами. — Ну, что выпялился? Медаль ждешь — за спасение утопающих? Счас откую — по ряшке!.. — И, повернувшись к зарослям, закричал: — Э-гей! Серега! Давай сюда! Иди, не бойся!.. Тут одному медаль выдать надо!

До меня дошло — сванка! Они же меня все — и хлопчики, и пролетарий тот дерганый — из-за шапочки этой и вполне закавказского моего облика (если издалека или внезапно) за местного деятеля, за рыбоохраиника какого-нибудь приняли, который сам лопает в три горла, жиреет, а над другими, у кого всей радости-то — раз в неделю с удочкой посидеть, руку правую потешить, измывается, сволочь такая, дохнуть не дает. Выходит, как Печорина, судьба (да какая там судьба — сытая прихоть бездельника) кинула меня в «круг честных контрабандистов», — то бишь, честных браконьеров, как он, я «встревожил их спокойствие» и даже — о ужас! — едва не утопил человека.