Рассказы о прежней жизни

За пределами школы были у него какие-то таинственные взрослые покровители. Иногда очередной «брат из деревни» вызывал Мыло прямо с урока. «Братья из деревни» одевались по-городскому, были всегда разными и с каждым из них Мыло исчезал на несколько дней. Учительница наша смотрела на отлучки Мыло сквозь пальцы. Гошка же отрабатывал ей за это по-своему. Вернувшись, ои сразу обозначал свое присутствие в классе: наметив какой-нибудь вертлявый затылок, молча поднимался среди урока и присандаливал забывшемуся огольцу здоровенный щелчок.

Ольга Игнатьевна неискренне строжилась:

— Мыльников! Это что такое? Что за самосуд?

— Нормально, — басил Мыло, умащиваясь на задней парте. — Он больше не будет.

Как правило, Гошка обходился одним щелчком — для порядка и «для отмазки». После чего, до следующего исчезновения, мирно подремывал у себя на «Камчатке». Дешевым командирством Мыло не соблазнялся, оно было ему не нужно. Наоборот даже, помешало бы спокойно отсиживаться в школе, А Мыло, к тому же, не просто отсиживался. Потихоньку-полегоньку, втайне от учителей, и, похоже, от «старших братьев», он сбивал собственную команду. Команду страшненькую, такую, перед которой наши стихийные кодлы выглядели невинным баловством. Я понял это, когда сам, по несчастью, угодил в Гошкину паутину.

То было время атаманов и атаманчиков, правивших на улицах, во дворах, скверах, кинотеатрах. Был и у нас на улице свой атаман Васька Зюкин. Этот Васька в последнее время не столько правил, сколько тужился править. Когда-то самый старший и самый сильный среди нас, он затормозился в росте, оказавшись той маленькой собачкой, которая до старости щенок. Мы тянулись вверх, обгоняли Ваську, выходили из-под его власти. Васька пугал нас, темнил, намекал, что он блатной, что дружит с настоящими урками и сам почти урка. В подтверждение он выбросил рогатку и положил в карман ножичек. И вот с этим-то Васькой дернуло меня завраждовать. «Сопля ты, а не урка!» — сказал я ему однажды. Сказал отважно, веря, что Ваське не побить меня в честной драке. Васька побледнел. Так открыто никто еще не бунтовал против него. «Зарежу! — пригрозил он, — Подкараулю и зарежу. Сукой быть!» Скажи он мне такое один на один, я только рассмеялся бы: резатель нашелся! Но Васька поклялся принародно — и мне стало не до смеха. Ножичек-то у него был. Возьмет и пырнет, фашист. Или дружков каких-нибудь подговорит.

Я вооружился: выстрогал короткую, крепкую палочку, насадил на конец ее свинцовый набалдашник. Штучка получилась увесистая — свободно можно было проломить голову.

Ползимы я протаскал свою палицу в рукаве. Прибегал в школу раньше всех, когда первая смена еще сидела на уроках, топил ее в сугробе возле крыльца, запоминал место. После занятий доставал. Сделать это незаметно было труднее, чем запрятать палочку днем: приходилось дожидаться, когда школа опустеет, когда даже учителя разойдутся. А затеряться в единственном коридоре нашего одноэтажного барака было негде. Я надоел уборщице, стала она меня гонять, грозить, что пожалуется директору.

Жизнь сделалась трудной и вдвойне опасной. Палочка в рукаве не давала забыть о Васькиной угрозе. По вечерам я возвращался из школы разными дорогами, в разное время, но все равно Васька с ножичком мерещился мне за каждым углом. С другой стороны, я постоянно ждал, что меня самого вот-вот застукают, как диверсанта, с моим грозным оружием. Но выбросить палочку не хватало смелости. Хотя непонятно уже было, кого я боюсь больше: Ваську ли, себя ли вооруженного. Мог, мог пырнуть меня Васька. Но мог и я прошибить ему калган.

В конце концов все это меня так изнурило, что я постыдно стал думать о заступнике. И, конечно, остановил свой выбор на Гошке Мыльникове. Да и что значит — остановил выбор? Ни надежного друга, ни старшего брата у меня не было, а пожаловаться отцу не позволял уличный кодекс чести.

Никогда не проси защиты у сильного, у сильного и неправедного — тем паче. Эту истину не скоро еще предстояло мне усвоить.

Мыло не высмеял меня: кому ты, дескать, нужен такой — резать тебя? Внимательно дослушал, покатал во рту папироску, поразмышлял вслух: «Вообше-то, не должен. Если кто зарезать хочет — тот заранее звонить не будет. Когда, говоришь, обещал?.. Ну-у-у. Давно бы уже зарезал… Не, не должен».

— Но, — сказал Мыло, — подрессировать надо. Для порядка.

Я думал, это будет, как обычно: мы вместе повстречаем Ваську — и Мыло пригрозит ему: «Запомни, падла, если хоть пальцем тронешь…» Возможно, даже припарит разок-другой или слегка напинает.