Любите и будьте любимы! Обязательно отстаивайте свою любовь. Боритесь за...
Кэрри Кристенсен в день Святого Валентина пришла на свидание с парнем,...
После того, как Хамильтон Конвей принимает меня за какого-то Теда Оуэна и спрашивает, не могу ли я провести его сегодня в «Petty's», я отвечаю: «Посмотрим, что я смогу сделать», — а затем обращаю внимание (точнее, то, что от него осталось) на Джин, сидящую напротив меня в почти пустой зале «Аркадии» — после того, как Конвей ушел, заняты всего пять столиков. Я заказал J&B со льдом. Джин потягивает белое вино и говорит о том, что на самом деле ей хочется «заняться банковской коммерцией», а я думаю: «ну-ну, мечтать не вредно». Кто-то еще, кажется, Фредерик Диббл, останавливается у нашего столика и поздравляет меня по поводу счетов Ларсона, а потом имеет смелость произнести: «Ладно, потом поговорим, Сол». Но я где-то далеко, за миллионы миль отсюда, а Джин этого не замечает: она говорит о новом романе, который прочла, какого-то молодого автора — я видел, что обложка сплошь неоновая, а тема — возвышенные страдания. Почему-то мне кажется, что она говорит о чем-то другом, и я слышу, как, не глядя на нее, говорю: «Надо иметь слоновую кожу, чтобы выжить в этом городе». Она вспыхивает, кажется смущенной, делает еще один глоток вина — отличного совиньон блан.
— Ты кажешься отстраненным, — замечает она.
— Что? — спрашиваю я, моргая.
— Я сказала, ты кажешься отстраненным, — говорит она.
— Нет, — вздыхаю я. — Я все тот же гадкий мальчишка.
— Это хорошо.
Она облегченно — мне это снится? — улыбается.
— Слушай, — говорю я, стараясь задержать взгляд на ней. — А что тебе на самом деле хочется в этой жизни?
Потом, памятуя о том, как она гундосила о карьере в банковской коммерции, я добавляю:
— Только коротко, знаешь, сжато.
И затем:
— И не говори мне, что тебе нравится работа с детьми.
— Ну, мне хотелось бы путешествовать, — повествует она. — Или вернуться в школу, я не знаю, на самом деле…
Она задумчиво замолкает и простодушно заявляет:
— У меня такой период в жизни, когда кажется, что возможностей полно, но я такая… Я не знаю… я очень неуверенная.
— Мне также кажется, что для людей важно сознавать свои пределы.
Потом, ни с того ни с сего, я спрашиваю:
— А у тебя есть парень?
Она застенчиво улыбается, вспыхивает и говорит:
— Нет. Ничего серьезного.
— Интересно, — бормочу я.
Я открываю меню и изучаю цены.
— А ты с кем-нибудь встречаешься? — робко осмеливается она спросить.
Я решаю взять рыбу-лоцман с тюльпанами и корицей, и, вздыхая, ухожу от ответа:
— Просто я хочу серьезных отношений с особенным для меня человеком, — и, не дав ей времени на ответ, спрашиваю, что она будет заказывать.
— Наверное, макрель, — говорит она, и прищуривается. — С имбирем.
— А я буду рыбу-лоцман, — говорю я. — Мне начинает нравится. Рыба-лоцман, — говорю я, кивая.
Позже, после посредственного ужина и бутылки дорогого калифорнийского каберне-совиньон и одной порции крем брюле на двоих, я заказываю стаканчик пятидесятидолларового портвейна, а Джин пьет эспрессо без кофеина и спрашивает меня, откуда произошло название ресторана. Я рассказываю ей, ничего не придумывая, — хотя меня так и подмывает сказать какую-нибудь чушь, только чтобы посмотреть, поверит ли она. Сидя напротив Джин во мраке «Аркадии», легко поверить, что она проглотит все, что угодно, — ее влюбленность делает ее беззащитной. Я нахожу это на удивление неэротичным. Я даже мог бы рассказать ей про мою приверженность апартеиду и вынудить ее найти причины, по которым ей следует согласиться со мной и вложить крупную сумму денег в расистские организации, которы…
— Аркадия — это древняя область в Пелопоннесе, это в Греции. Она была основана в 370 году до нашей эры, и была полностью окружена горами. Ее крупнейшим городом был… Мегаполис, который стал и центром политической активности и столицей Аркадийской конфедерации…
Я делаю глоток портвейна, густого, крепкого и дорогого.
— Он был разрушен во время греческой войны за независимость.
Я снова замолкаю.
— Первоначально Пану поклонялись в Аркадии. Ты знаешь, кто такой был Пан?
Не сводя с меня глаз, она кивает.
— Его праздненства походили на праздненства Бахуса, — рассказываю я. — По ночам он резвился с нимфами, а вот днем любил… попугать путников… Отсюда произошло слово пан-ика.
Ну и так далее. Я поражен, что это сохранилось в моей памяти и, подняв глаза от портвейна, куда задумчиво смотрел, улыбаюсь ей. Она долго смущенно молчит, не зная, как отреагировать, но, в конце концов, глубоко заглядывает мне в глаза и подавшись вперед над столом, запинаясь, произносит: