Канал грез

Годы нагромождались, как приговор. Она играла, и ее скромная популярность росла. Она еще несколько раз попробовала садиться на разные самолеты, начиная от одномоторной «Сессны» и кончая «Боингом-747», но не смогла вынести даже просто закрытой двери. Пару раз во время отдыха она побывала на Окинаве, съездила в Корею на Олимпийские игры и посетила несколько концертов, но работы было так много, что она не оставляла времени на морские путешествия. Как-то раз один греческий судовладелец, которому понравилось, как она играет, заводил с ней разговор о длительном, даже годовом, контракте, речь шла о том, чтобы ее струнный квартет играл на борту круизного судна; роскошные каюты, хорошие деньги и кругосветный круиз… но она посетила один из круизных лайнеров в Иокогаме и поняла, что ей не нравятся там люди, обстановка, да и вообще перспектива — открытым текстом не озвученная, но молчаливо подразумеваемая — исполнять популярные, избитые вещи. Таким образом, из этой затеи ничего не вышло.

С годами она очень хорошо изучила Японию; все места, в которых ей не довелось побывать вместе с оркестром, она объездила сама, когда выдавались свободные дни, а это бывало довольно часто. Господин Мория сетовал, что она не полностью использует свой потенциал, подразумевая под этим, что она зарабатывает меньше денег, чем могла бы, но она и без того уже не знала, куда девать те деньги, которые у нее были. Она заплатила за Страдивари, купила домик в холмах близ Камакуры, который стоил целое состояние, расплатилась на много лет вперед за маленькую квартирку матери, и больше ей ничего не приходило в голову. Она не любила ездить на автомобиле; у нее всегда была маленькая «хонда», но она терпеть не могла забитые машинами дороги и каждый раз, выходя из автомобиля, чувствовала облегчение. Она стеснялась ходить в слишком дорогих нарядах и не видела в драгоценностях ничего такого, ради чего стоило бы их заводить. Не находя для денег другого применения, она их откладывала, подумывая о том, чтобы на старости лет открыть собственную школу.

Господин Мория решил, что она правильно делает, предпочитая качество количеству, и добился того, чтобы ее контракт с оркестром был перезаключен на новых условиях. Она стала дозировать свои появления на публике, а записи делала только тогда, когда в этом появлялась абсолютная необходимость. Западные музыкальные критики, послушав ее игру, высказывали лестные для нее сравнения; она собиралась как-нибудь съездить в Европу, но постоянно откладывала это на будущее. Она радовалась предстоящей поездке по Транссибирской железной дороге, но это путешествие представлялось ей чем-то таким, что можно проделать один раз — съездить и вернуться обратно (сама мысль о том, чтобы постоянно разъезжать на поезде дальнего следования туда-сюда, как на электричке по сезонному билету, казалась ей абсурдной и кощунственной), кроме того, она немного побаивалась выступить в Европе. Сначала боялась, что там ее никто не захочет слушать, затем, когда стало ясно, что слушать ее хотят, она стала беспокоиться, что ее репутация слишком раздута и слушатели будут разочарованы. К ее удивлению, господин Мория не старался убедить ее ехать. Он, похоже, был вполне удовлетворен тем, что предложения множатся, потенциальная аудитория растет, а денежные суммы взвинчиваются все выше.

Начав играть, она вся без остатка погружалась в музыку. Здесь перед ней открывалась многоцветная реальность, в то время как жизнь, со всеми ее дружбами, развлечениями, уважением коллег-музыкантов и восторгом поклонников, была не то чтобы совсем уж монохромной, однако в ней недоставало какого-то важного элемента; словно из нее выпала одна из красок или одно орудие в батарее давало осечку и его отсутствие портило общее впечатление.

Как- то раз, гуляя в лесу к северу от Фудзи, она набрела на тропинку, по которой когда-то прошла еще в отрочестве, волоча покореженную от воды виолончель в просоленном футляре.

Поднявшись на вершину холма и выйдя на полянку, где в мареве костра увидела когда-то пляшущую Фудзи, она обнаружила, что теперь здесь устроено место для пикников; полдюжины улыбающихся, болтающих семей расположилось за прочными деревянными столиками, распаковывая коробки, расставляя тарелки, открывая бутылки, радуясь такой ерунде, как яркие пластиковые корзиночки, которые, когда их открывают, говорят «Спасибо». Окрестности огласились детским смехом, а дымок от переносных жаровен поднимался на фоне Фудзи, словно только что вырвавшийся из бутылки джинн. Западная поп-музыка звенела из подвешенной на дереве дешевой магнитолы.