Во вторник утром класс похож на печь, в которой пекут пиццу: все знакомые запахи спеклись в послевкусие слюны на горячем металле. Лучи света обнесли частоколом отдельных говнюков, сидящих за партами. Хесус накрепко скован своей обычной школьной повадкой и высвечен самым большим лучом солнца. Он смотрит на доску, оголив спину, выставив на всеобщее обозрение торчащий в спине нож. Может, оно, конечно, у каждого человека в спине торчит нож, которым близкие люди вертят когда и как хотят. Может, конечно, и нужно следить за тем, чтобы никто другой не обнаружил, где он у тебя торчит. Но Хесусу все по фигу, с ним советую быть поосторожнее.
– Йо, Джейзус, у тебя из жопы капает, – говорит Макс Лечуга. В каждом классе есть коротышка, который вечно нарывается, ну, сами знаете. А Макс еще и жирный, и с такими пухлыми губенками. – Обходите стороной жопу Джейзуса, вчера вечером пожарная команда потеряла там еще четверых добровольцев.
Близняшки Гури подходят поближе и начинают хихикать. Почувствовав поддержку, он принимается за меня.
– Верни, ты, часом, жопку нынче утром не перетрудил?
– Говном умойся, Лечуга.
– А ты меня умой, попробуй, пидор.
– Сам ты пидор, жирный мешок с говном.
Лорна Спелц – наш классный тормоз. До нее, наконец, доходит смысл первой шутки.
– Да там, наверное, застряла целая пожарная машина. – Она прыскает со смеху.
И тем дает отмашку прочим отморозкам в юбках. Хи-хи-хи, блядь.
В школе вас ни фига не научат, как вести себя с подобным дерьмом. Сидишь из года в год за партой и учишь про столицу Суринама, а в это время кучка дебилов вырезает у тебя на спине свои инициалы.
– Ну, любители научных знаний, быстренько собрались в фокусе. – В облаке меловой пыли от Калвина Кляйна прибывает Мэрион Кастетт, весь такой резкий и наэлектризованный. Другого такого парня вам не встретить – который в девяностоградусную жару[23] ходил бы в вельветовых брюках. Такое впечатление, что он без тени улыбки носил бы даже кожаные шорты.
– Кто вспомнил, что сегодня нужно было принести на урок свечу? – спрашивает он.
Я внезапно вспоминаю, что мне нужно перевязать шнурки на кроссовках. Как, собственно, почти весь класс, за исключением Даны Гури, которая тут же вынимает полную коробку свечей для ароматерапии, и каждая завернута в золотую фольгу.
– Опаньки – забыла ценник отклеить! – Она медленно обводит коробкой по кругу. То есть очень медленно.
Ценник настолько яркий, что складывается впечатление, будто она слегка подправила его маркером. Вот вам наша Дана, во всей красе и славе. Если вам случится громко пукнуть, вы будете заранее знать, кто на вас настучит. Консультант по профориентации уверяет, что из нее получится прекрасный журналист.
Лечуга встает со стула.
– У меня такое впечатление, сэр, что Хесус уже использовал свою свечку.
Пробный хрюк пробегает по классу. Кастетт застывает на месте.
– Что ты хочешь сказать, Макс?
– Я хочу сказать, что навряд ли вам захочется брать ее в руки – вот и все.
– Что с ней такое? Где она была?
Макс взвешивает готовность аудитории.
– У него в жопе.
Класс взрывается: рты закрыты, так что взрывается он через нос.
– Мистер Кастетт, – говорит Дана, – мы здесь для того, чтобы получать образование, а это все как-то не очень пахнет образованием.
– Да, сэр, – подхватывает Шарлот Брустер, – у нас есть конституционное право на защиту от сексуальных извращений.
– А у некоторых людей есть еще и право на защиту от преследований, мисс Брустер, – отвечает Кастетт.
– Госпожа Брустер, если позволите, сэр.
Макс Лечуга надевает самое что ни на есть невинное выражение лица.
– Черт, да мы это просто так, для смеху, понимаете.
– Мне кажется, Хесус вовсе не находит ваши шуточки смешными, – говорит Кастетт.
– Ну и что, – передергивает плечиками Шарлот, – с волками жить…
– Не нужно подставляться! – чирикает у нее из-за спины Лорна Спелц. Лорна скажет, как в воду перднет.
Кастетт вздыхает:
– А почему вы считаете, что конституция ставит ваши права выше прав мистера Наварро?
– Потому что он голубой, – говорит Бо Гури. Вот уж, в натуре.
– Благодарю вас, Борегард, за то, что вы перевели нашу дискуссию в глубоко научную и профессиональную плоскость. А что касается вас, госпожа Брустер, то, сдается мне, даже вы рано или поздно усвоите, что наша прославленная конституция встает на пути всякого, кто пытается нарушить фундаментальные права другого человека.