37  

– Подожди. Мне показалось, дверь щелкнула… Голос матушкин:

– О господи, аммххх, ааххх, Лалито, Лалли, подожди!

Восемь

– Дорис, – у меня такое впечатление, что везут твое Специальное Предложение!

Это Бетти Причард.

Сердце у меня как остановилось, так, кажется, и стояло, пока не появились эти дамочки. Холодильник? Хуепиздильник, блядь. Жоржетт Покорней стучит копытами по крылечку у кухонной двери. Матушка вечно оставляет эту ёбаную дверь чуть не нараспашку. Даже сейчас, когда в дальнем конце коридора ее дрючит Лалли.

– Смотри-ка! – говорит Джордж. – Они подъезжают к дому Нэнси Лечуги?

– Я понимаю, как я тебя понимаю! Дорис!

Моим «найкс» так стыдно, что кожа на них чуть не лопается от натуги. Я стою и смотрю на картину, висящую возле входа в наш прачечный чуланчик. Клоун держит в руках хуев зонтик и рыдает в голос, а под глазом у него висит одна-единственная слеза. Зато огромная, как ёбаная Килиманджаро. Матушка называет это искусством.

– Привет, Верн, – говорит Леона и ворует из пакета кусочек жареного мяса. – Решил заесть стресс?

Я и забыл про матушкино жаркое. Оно до сих пор у меня в руке, только пакет – всмятку. Я кладу его на стоику рядом с поздравительной открыткой, на которой разевает рот мультяшный младенец. «Вот это Уау!» – написано на открытке. Я заглядываю внутрь и вижу там любовное послание в стихах матушке от Лалли. Запасы заготовленного миром на сегодняшний день говна воистину неисчерпаемы.

Когда все успевают освоиться с общим видом интерьера нашей гостиной, матушка выходит из спальни и течет, как ручеек, в нашу сторону, в блестючем розовом халате. За нею шлейфом стелется сторонний запах.

– А, привет, сынок, я тебя и не ждала.

Она пытается обнять меня на ходу, но тут халатик у нее распахивается и левая грудь шлепает меня по руке.

– Дорис, они привезли холодильник, только почему-то пытаются выгрузить его к Нэнси! – говорит Бетти.

– Уау, как это мило, – говорит Леона. – И как не вовремя. Я ведь даже останавливаться не собиралась! Мой новый консультант устанавливает сегодня новый комплексный тренажер, а мне бы еще успеть купить новые тенниски…

Целых три предмета для того, чтоб повыёбываться. Мой дом в мгновение ока превращается в чертов Пукингеймский дворец. Причина переполоха выступает в гостиную в синем халате с золотой отделкой и в новеньких «Тимберлендах» на босу ногу. И раскидывает руки.

– Ба, да это же Ангелы Мученио!

Джордж и Бетти хихикают, как будто сыплют кокосовую стружку поверх карамельного смеха Леоны; матушкины брови взлетают так, что глаза становятся похожи на две сросшиеся черешками вишни. Никто не задается вопросом, с какой это стати Лалли нежит мою матушку; истинное положение вещей заложат кусочками карамельного пудинга и зальют патокой. Только не спрашивайте меня о том, какого хуя людям так нравится говорить, что все у них хорошо, когда на самом деле нет ни хуя хорошего. В том, что в моей ванне красуется теперь зубная щетка Лалли, ни хуя хорошего нет. Он идет через кухню, старательно не глядя в мою сторону, как будто я пустое место, как будто я блядский ноль без палочки; он с хрустом открывает очередную бутылочку женьшеня, дергает себя за яйца и все это время лыбится, сука, не переставая.

– Быстрей, Дорис, – говорит Джордж. – Это же твое Специальное Предложение, иди, скажи им хоть что-нибудь!

– Но я даже не одета!

– Вот я и думаю, – говорит Леона, – может, мне съездить в Хьюстон. Прикупить себе заодно спортивный купальник…

Это рекорд. Четвертый понт за раз. А матушка стоит себе и улыбается с победным видом и поудобнее устраивается в объятиях Лалли.

– Черт, Дорис, тогда я сама пойду и скажу им, – говорит Джордж. – Ты смотри, они уже выгружают эту чертову штуковину!

Я наклоняюсь к кухонному окну; и точно, у Лечугиного дома припаркован грузовик «Джей Си Пенни». Под задним колесом приткнулся плюшевый медведь.

– Нет, как же это так, подождите… – говорит матушка.

Жил-был конь, который умел считать, и его показывали в цирке. Всем казалось, что этот коняга умный до невозможности, потому что, когда ему задавали задачку, он выстукивал копытом ответ – и всегда попадал в самую точку. А потом оказалось, что ни хуя этот конь никакой математики не знал. Он просто стучал себе копытом, покуда напряжение в публике не спадало, а он эту перемену настроения воспринимал на раз. Как только он отстукивал нужное число, аудитория расслаблялась, он это чувствовал и переставал стучать. Вот и сейчас Лалли воспринимает воцарившуюся в комнате напряженную тишину как сигнал к действию: ни дать ни взять одаренная цирковая лошадь.

  37  
×
×